Слабое свечение неба - Юрий Владимирович Сапожников

его же туристическую карту-двухкилометровку, расстеленную на драном складном стульчике предусмотрительных партизан, — Куда им, в наступление идти? Какими силами?

— А все такими же, — пожал плечами танкист, — Вашу колонну — один танк и одна БМП размолотили. Хватило, значит. Ну, ты тут командир, тебе решать. Офицер, я понимаю, у нас один? Принимайте командование, товарищ капитан.

Савельев кивнул, кряхтя, свернул карту, пододвинул стульчик на середину, выкладывал на него из рюкзака сухари, маленький колбасный подсохший рогалик, кружку и заслуженный, копченого вида термос.

— Ребята, я опер, не военный. По другой части мои навыки, — Зорин замотал головой, вполголоса басил, отнекиваясь, — Вот тебя, к примеру, Миша, где-то видел. А где — не помню…

— Чего тут помнить, — пожал плечами Аронов, хмыкнул в темноте, — Мы с одного поселка с вами, товарищ капитан. Да чтоб понятнее — мою жену, наверное, знаете. Она с РОВД по профилактике трудных подростков часто общалась. Галина, педагог со школы нашей. Ну, так яснее?

Зорин вздрогнул, споткнулся на полуслове, пытаясь разглядеть лицо танкиста, которое в сумерках еще и глушил тенью надвинутый на лоб шлемофон. Не может такого быть. Книжная история. Какая глупость. Ну и зачем спасал меня, сержант? Потому что не знал, конечно. Иначе бы ждал, пока укры сожгут пакостника, потом спокойно проехал мимо на своем Т-80, еще бы, может, гусеницей по трупу — чтоб и ошметков не осталось. Нет, этот бы так не поступил. Этот парень все равно поехал бы спасать. И завтра тоже — не выстрелит в спину, не такой он. Эх, как паршиво. Дрянной ты человек, Виктор Зорин. Ну, здесь пауза ни к чему. От нее только больнее двоим, а третий все равно не понимает.

— С Прилук будешь? Вот история! Ну, одна хорошая новость за сегодня, земляк! А учителей не упомню никого что-то. Ну, короче, голосую — Георгий, тебе командовать. Только не спорь, будь другом — времени жаль. Скоро ребят менять в пикете на понтоне, а что утром будет — непонятно. Поспать бы полчасика.

Савельев пожал плечами, выдал обоим по сухарю, складным ножиком распилил пополам колбасную попку, сам хлебал чай с конфетой-лимончиком, гоняя кислый кругляш по воспаленным стоматитным деснам.

— Обстановка, товарищи командиры, так себе. Мы еще вчера должны были к обеду с Мызой вернуться в батальон, да застряли в Каменке — вон, мальцов нашли, ну и замедлили они нас сильно. Ближайший наш НП — сильно южнее и восточнее, почти у Лимана. Связи, кроме УКВ между собой, у нас нет. Симка для телефона работает только на востоке, здесь — никак. Как я понимаю, СОБР без связи? Понятно. Ну и в танке после попадания — заглохла машинка? Ясно. Итого — положение определяем сами, интуиция нам в помощь. Вы меня поправляйте, я учитель по образованию, если что…Какие будут предложения?

Зорин, кряхтя, распрямился, хрустнув суставами, разминался вокруг матерчатого табурета, бродил во мраке, полусогнутый:

— Простые предложения, Георгий. Так вот — сориентироваться на местности, тебе тут виднее, ты почти местный, и топать на восток, или на север. К своим, на соединение то есть. Нас тут шестеро бойцов, два пленных нацика и двое детей. Для войны мы явно не годимся.

Савельев кивнул головой, перевел взгляд на сержанта-танкиста, ждал его мнения. Аронов говорил раздумчиво, не спеша, будто о неминуемом, решенном деле:

— Далеко нам днем на танке не уйти. По светлому быстро накроют с воздуха, а если вы все будете на броне — что логично, быстрее тогда пойдем — значит, всех и положат. Если отходить — нужно было идти сейчас, ночью. Только туго будет без ориентиров, полагаться на карту. А мины? А если плутанем? Из всех местных — один Мыза… И то — он аж с Лисичанска. Семьдесят кэмэ. И вы говорите — тут в разведке первый раз… Это первое. Ну, а второе — только что ведь говорили. Переправу сдавать нельзя! Ее нужно рвать тогда и уходить в ночь, прямо сию минуту. А взорвать нам нечем. И пустить нациков в наши тылы нельзя, иначе они отсекут передовую группировку от снабжения, и во всем эшелоне шороха наведут.

— Да мы-то как переправу удержим, дорогой человек? — Зорин в сердцах заговорил в голос, осекся, дальше уже бурчал шепотом, — Сколько в танке снарядов? А через полчаса тебя точно артиллерия накроет, и шабаш!.. Геройство — это хорошо, да толку от него сейчас — не вижу. Все равно бандеровцы нас снесут, даже не заметят. Вы это, — остывая, закурил, примирительно руки поднял, — Не подумайте, я не струсил. Просто поляжем, а за нами сзади — силушка, вся страна вперед пошла, чтоб фашистов турнуть. Обидно, за неделю до победы, так сказать…

Савельев улыбался в темноте, искал сигареты, думал, что последние месяцы, когда потекло с родины русское воинство, стало ему на душе легко и беззаботно. Не поехал в отпуск, давно не звонил домой, и не хотелось. Предчувствие больших хороших событий, в череде которых ему найдется место, и он, всего лишь человек с далекого северного края, взрослый разочарованный бродяга, тоже оставит отпечаток своей ладони на песках нынешнего времени, — все это радовало и успокаивало его.

Иногда, в дальнем уголке сознания, отблескивала вдруг потайная мысль — приближается самый важный миг жизни, наступает главный день, ради которого прожиты годы, и яркие вспышки личных воспоминаний — с самого детства и до настоящего времени — уплывают медленно, не торопливым калейдоскопом проходят перед глазами, говоря — пора прощаться, Георгий, больше этих картин, — теплых прелых запахов прошлого, маминых рук, голосов твоих детей, губ твоих женщин — никто уже не вспомнит, тебя не будет, а больше — некому. Как бы поначалу ни хотелось ему удержать память еще пару недель назад, когда это началось, эпизоды все равно тонут день за днем, погружаясь в омут забвения, и лежат там на самой глубине, чуть-чуть сияя, будто рухнувшие в трясину звезды.

— А ты вот подумай, капитан, — тихо и мягко обратился к Зорину Георгий, — Представь себе, как страшно и, кажется, несправедливо было идти нашим дедам на последние штурмы в мае сорок пятого года? Когда уже вроде — вот она, победа, и умирать глупо?.. Допускаю, что ты правильно говоришь — сунутся они сюда разведкой, обнаружат нас. Хорошо, если танк будет остывший и нормально замаскирован — тогда поживет еще, пострелять успеет. А так — повесят дрон и разберут нас из гаубиц… Это да. Поэтому задача простая — пропустить фашистов на этот берег реки, уничтожить разведку. По возможности — танку себя