Метка рода - Властелина Богатова

Вот как, племянница, значит, князя. Может быть, и сам догадался бы чуть позже, видно же, что непростой крови девица с глазами ранней осени. И что же она делает в дружине его?

— А где воевода твой? — спросил у князя Тамир, да вновь взглянув на Вейю.

Вейя… Имя достойное. Вейя — как ветерок, принёсший запах сухих трав и соцветий зрелых, как дыхание самого жаркого костра. Она обратила на Тамира взгляд и тут же растерянно опустила, Тамир видел, как в бликах неровных огней проступил лёгкий румянец на бархатных щеках.

— Гремислава я в Годуче посадил, уж давно он там земли берег, пока не налетели кангалы. Много крови пролилось, и Гремислав… — Годуяр помолчал, — …сгинул он. Не нашли ни живым, ни мёртвым.

Того взятого в плен степняка Тамир ещё не расспрашивал, да тот и не очухался пока после удушья ещё, спрос с него невелик будет. Может, тот и поведал бы что дельного.

— Каких бы богов мы ни славили, а рад я встрече нашей такой, — грянул бодро князь, и гридни оживились сразу, закивали, берясь за чары свои, — добрый знак, воля свыше! — князь поднял рог, призывая испить с ним.

Уходить отчего-то сразу перехотелось. Тамир принял ещё один наполненный отроком мёдом хмельным рог. Кивнув князю, бросив на Вейю взгляд, припал к рогу, пил до остатка, смотря неотрывно на полянку Вейю, племянницу князя, а та не знала, куда и деться, будто опасность чувствуя: смотрела куда угодно, только не на него, не на Тамира, да чуяла его взгляд на себе, что жёг её лицо и шею, и руки нежные с тонкими пальчиками.

— Хорошо оно сложилось всё, ладно, — вдруг сказал Далебор, оставляя питьё, вонзаясь взглядом, что копьями, в хазарича, — даже слишком, что и не верится в совпадение такое.

Тамир видел, как сжал кулак Сыгнак. Князь аж вытянулся, застыла рядом с ним Вейя, побледнев, казалось, чуть. Годуяр что-то сказать сотнику хотел, но Тамир опередил его.

— Подозреваешь в чём? — спросил, отставляя перевёрнутый рог, обращая на Далебора взгляд, что темнеть начал.

И такое напряжение повисло, что, казалось, воздух задрожал до скрежета. Буравил сотник взглядом стылым хазарича и ответ Тамиру не спешил давать. Он и не нужен был — прочёл в глазах его, да пусть скажет это прямо.

— Это ты уже сам думай, как знаешь, — отступил Далебор, огрызаясь.

Гридни молча переглядывались, бросая волчьи взгляды друг на друга, только и сверкали в свете огня белки на загорелых смурных, заросших русыми бородами лицах.

— Трудный нынче день был для всех, — вмешался Годуяр. — Ты, Далебор, пойди, голову-то освежи да развейся малость, мёда тебе ныне хватит, — зыркнул сурово, жёстко, — а как остынешь — назад приходи.

Ноздри сотника раздулись в гневном выдохе, но он не стал перечить князю, поднялся, вышел из-за стола, потеснив стражников, ссутулив спину, пригибаясь чуть, скрылся за порогом.

— Что кангалы прорвались к самой пройме через леса, что защитой всегда стоял и преградой полянам — никогда такого не случалось, — нахмурился князь, глядя на рог, сжимая его в кулаке. — Не случалось такого раньше, чтобы к самому подолу Каручая ватаги татей прорывались. Теперь нужно кметей в дозор разослать, чтобы осмотрели земли все.

Тамир слушал князя да всё больше видел, как напрягалась Вейя, внимая речам дядьки своего. Разговоры не для женских ушек, хотя, верно, многое наслушалась уже, раз дочка самого воеводы. На шибко бойкую непохожа. Маленькая пугливая пустельга, хочется в руки взять, утешить да отпустить в небо, хотя с последним Тамир с каждым вздохом теперь всё больше не соглашался. Взгляд всё цеплялся за неё, за тёмную косу, и какие же дивные у неё глаза — большие, и золота в них щедро, словно самим Тенгри отмеченная, любимая дочь его. Но теперь понятно, почему тревога в её глазах поселилась и какая-то безысходность вместе с тем — за отца переживает. Под опекой князя оказалась. Зачем он её в Каручай взял с собой? Тут только догадываться можно. Она торопливо отвела взор, коснувшись пальчиками тонкими косы своей блестящей, тяжёлой. И мышцы Тамира стали вдруг тоже тяжелее, загустела кровь, разносясь жаром по телу. И близость её ударила в голову, опьянила хлеще меда, коим угощал сегодня Тамира князь поляновский.

— Я понял тебя, Годуяр, воин твой верный справно бился сегодня, силу и ратную отвагу уважаю я, потому не таю на него обиды. Добрый у тебя мёд, крепкий, воины храбрые, земли богатые и племянница твоя — услада для глаз, — отозвался вновь, поднимая рог.

Хотя и того, что выпил, вдоволь будет, но из шатра — Тамир понял — нескоро выйдет. Князь заметно приободрился, как и мужи его, зашумели, вскидывая чары.

Тамир вновь глянул на Вейю, и та на этот раз взгляда не отвела, отважная, нежная пустельга. Такую поймать и не отпускать ни за что. Вихрь жара понёсся по телу, когда он опрокинул рог, и горло обожгло хмельное питьё, затуманило голову, ударив в само темя, оглушив. Волна желания поднялась от самых стоп к бёдрам, пронеслась по животу, будоража всё. Давно такого не случалось с ним, чтобы от одного взгляда кровь неслась по жилам огнём, порождая всплески безудержного необузданного желания.

Гудели на чужом языке за столом мужи — Тамир и не всё понимать начал, горел жарче очаг, густел воздух — не глотнуть полной грудью. Князь всё говорил о сражении и кангалах, о совместном походе да том сборище, что ждало их в Каручае — уж завтра прибудут на место. Тамира отвлекли разговором — поздно заметил, как поднялась пустельга со своего места и к выходу направилась, выпорхнуть спеша, а за ней тенью тот гридень, с кем она пришла. Покинула шатёр. И, кажется, унесла что-то с собой, всё то, что Тамира до сих пор удерживало на месте, сидел за столом вместе со всеми, как привязанный. Неудержимо потянуло к ней, подняться и отшвырнуть того гридня да за ней пойти по пятам, следовать, приноравливаясь к её шагу неспешному, плавному.

В тягость стало оставаться в шатре, хотелось скорее на простор вырваться, в небо ночное посмотреть, утонуть в ночной прохладе и с шелестом травы слиться, а лучше на коня и в поле, только тут не особо простора много. Здесь всё по-другому, но отчего-то чуждые края больше не казалось такими холодными.

Тамир покинул шатёр, когда уже ночь сгустилась над берегом плотным тёплым туманом, в нём тонули многочисленные костры и майханы. Хазарич всматривался в ту сторону, куда улетела маленькая пустельга. В голове шумело, билось туго сердце. Он развернулся и вместе с Сыгнаком, Аепой и Тугурканом дошёл до своего аила.

— Этот Далебор так и не вернулся в шатёр, — сложил на груди руки Сыгнак.

Тамир расстегнул ворот кафтана, обвел взглядом аил и сновавших дайчан, что остались в дозоре, и тех, кому не спалось.

— На горячую голову всякое можно сказать. Сотник пусть думает, что хочет, но если дальше язык свой не завяжет — сам шкуру спущу с него, и разрешения князя на то не спрошу, — Тамир глотал воздух с жадностью, и, казалось, неба мало было.

Хотелось ещё смотреть на Вейю, наблюдать, как то загорается румянец на её щеках, то сходит. И своим желаниям удивлялся, ведь не о том должен думать он. А образ полянки темноволосой с глазами осени перед взором стоял.