Он сказал / Она сказала - Эрин Келли

Почему я не замечала раньше? У нее ведь на лице написано – девушка с отклонениями. Это ясно даже по тому, как смотрят на нее незнакомцы. Они не знают ее и отшатываются, так почему же я ничего не замечала, хотя провела с ней столько времени, пока не стало слишком поздно?

ЛОРА

9 мая 2000-го

В комнате для свидетелей стоял затхлый приторный дух чая и печенья, которое пролежало в коробке явно дольше одного процесса. Мне предстояло давать показания первой. Кит не видел самого насилия, он выступит потом. Хотя с прошлого августа каждую ночь мы спали вместе, нам запретили обсуждать дело. Кэрол Кент велела вообще не разговаривать в перерыве после того, как я закончу давать показания, так что мы молча держались за руки, пока бодрая служащая по имени Цинния, облаченная в синюю форму, вещала нам о важности парика для предсказания исхода дела.

– Только гляну на парик, сразу ясно, кто выиграет. Вы же, небось, думаете, чем успешней адвокат, тем новее и приличней у него парик, так? – Цинния взяла многозначительную паузу, дождавшись, пока мы оба кивнем.

– А вот и нет! – с триумфом заявила она. – У лучших адвокатов парики старые, лет под сто, крысиные такие. Это знак качества. Вот уж не хотела бы, чтобы меня защищал кто-то в новом парике.

В половине десятого Цинния отвела меня по коридору в зал заседаний номер один. Мягкий ковер заглушал мои шаги. Зал суда больше походил на кинотеатр – синий ковролин и мягкие сиденья. Электронные часы на столе секретаря показывали точное время – час, минуту, секунду. Но больше всего я удивилась, взглянув на галерею для публики. Я думала, это балконы, однако зрители сидели прямо в зале за длинным столом в дальнем углу комнаты. Никаких барьеров или заграждений. Сумасшедший в два скачка попадет в другой конец зала. Джейми сидел за стеклом на скамье подсудимых так близко, что четко виднелись тонкие полоски на его галстуке.

Если зал суда меня разочаровал, то судья нет – этот был точь-в-точь из телевизора, вылитый Гораций Румпол[5], такое же багровое лицо под напудренным париком. Присяжные оглядели меня с ног до головы. Среди них был один индус, остальные европейцы. В первом ряду сидели суровый мужчина, похожий на профессора, пожилая клуша с очками на цепочке вокруг шеи и совсем юный парень в футболке с логотипом английской сборной, из-под воротника которой виднелись татуировки.

Обычные, заурядные люди, но у них передо мной было огромное преимущество. Они слышали рассказ Бесс. Если бы я знала хоть что-нибудь, какую-нибудь мелочь из того, что она говорила, я бы подкорректировала свою историю, и обвинение стало бы неуязвимым.

На ватных ногах я подошла к свидетельской трибуне. Мне предложили сесть, но я осталась стоять. Атмосфера была тихой и торжественной. Обстановка действовала как сыворотка правды. Однако Балкомб невинно моргал, глядя на судью и присяжных, взмахами длинных ресниц отметая прочь все подозрения.

Обвинителю Натаниэлю Полглейзу было лет тридцать пять; его парик смотрелся новым: каждый завиток блестел, будто глянцевый. Рядом – сотрудник соцслужбы в той же одежде, что и вчера. Слева от судьи сидела Фиона Прайс, адвокат Балкомба, – несгибаемая, как сталь. Парик у нее был невзрачным, однако сидел хорошо. Я отважилась бросить взгляд на места для публики. Семья Джейми разместилась на двух последних рядах. На скамейке для прессы сидели блондинистая репортерша Элли, какая-то девчушка лет шестнадцати и средних лет мужчина, который, казалось, вот-вот уснет.

Я выбрала светскую клятву – по мнению Кита, свидетельству тех, кто клялся, положив руку на Библию, доверять не стоило ввиду крайней тупости очевидца – и, как попугай, повторила необходимые слова, глядя на большой тускло позолоченный рельефный герб позади судьи: лев и единорог держатся за корону. Они отнимают ее друг у друга или поддерживают, чтобы не упала? Как хочешь, так и толкуй.

– Спасибо, что пришли, мисс Лэнгиш, – заговорил Натаниэль Полглейз. У него был акцент местного уроженца, и мою фамилию он произнес неправильно. – Не расскажете немного о себе до того, как начнете? Кем работаете, где учились и тому подобное.

– Училась в Кройдоне. У меня десять зачетов, по трем предметам высший балл, – начала я, чувствуя себя подростком. Именно тогда я в последний раз перечисляла все эти заслуги. – Изучала социологию и феминологию в Лондонском Королевском колледже, окончила в прошлом году. Сейчас у меня временная должность в Сити, в отделе рекламы.

Похоже, усеченный вариант резюме его устроил. Затем наводящими вопросами обвинитель помог мне изложить мою версию событий, которая почти совпадала с тем, что я рассказала полиции еще в августе. Рассказ звучал заученно, нелепо. Я смотрела на присяжных, желая понять, какое впечатление производят на них мои показания. Странным образом мои слова теряли всю силу и выразительность в этом стерильном зале. В полицейской будке все было иначе. Присяжных моя речь, кажется, не вдохновила. Я не смогу помочь Бесс, подумала я, подойдя к той части рассказа, где подобрала кошелек. Присяжные меня не слушают, и я не знаю, как это исправить.

Я думала, перед перекрестным допросом дадут отдышаться, но адвокат Балкомба вскочила на ноги еще до того, как Полглейз вернулся на место. Она тут же завоевала расположение присяжных, да и мое тоже.

– Мисс Лэнг-риш, – четко сказала она, тем самым обратив внимание на ошибку Полглейза, – когда потерпевшая вам сообщила, что ее изнасиловали?

Сперва я не поняла, к чему она клонит.

– Она не сообщила, в смысле, она почти ничего не сказала…

– Кто первый заявил о том, что это изнасилование?

Кровь забурлила в жилах. Теперь-то я поняла, к чему она клонит.

– Думаю, что я… Не заявила, просто дала название тому, что видела.

– То есть потерпевшая мисс Тейлор не сказала о том, что ее изнасиловали, принудили или что-то подобное до того, как вы вызвали полицию?

– Нет, тогда не говорила.

– То есть она сказала, что ее изнасиловали, только после того, как они приехали?

Адвокат сверлила меня глазами. Почему все пошло вкривь и вкось, да еще так быстро?

– Нет, но…

– То есть потерпевшая не говорила об изнасиловании. Выходит, вы самостоятельно пришли к этому заключению.

Я уперлась руками в трибуну.

– Вообще-то, он первый сказал, – я бросила взгляд на скамью подсудимых. – Он сказал: «Ты все не так поняла», он первый начал оправдываться.

Фиона Прайс заложила руки в карманы мантии, зацепившись за края большими пальцами, и подняла тонкую бровь, глядя на присяжных.

– Значит, он не говорил, что это изнасилование, он сказал буквально следующее: «ты все не так поняла».

– Потому что он знал, что это было.