Погребальный поезд Хайле Селассие - Гай Давенпорт

Детские Орды ни разу не выезжали на кваггах из ворот. Примерно в то время, когда этот фаланстер в Нью-Джерси утопал в трансцендентной скуке, ложно следуя за Фурье и не очень веря в его идеи, немецкие охотники в Африке отстреливали последних квагг.

Акация закручивается в спирали, пока растет. Таково ее путешествие. Видишь, как ее кора свертывается на стволе? Видишь, как спиралью уходят вверх ветки? Вот так она и крутилась, падая с ковчега Ого, поворачиваясь еще и еще раз, рассыпая семена всех прочих вещей.

Паучиха Дада была послана Аммой, чтобы привести хаос Ого в порядок. Глядя на дикий успех Ого, она решила, что он, а не Амма будет повелителем мира. Она слышала, как он похвалялся, что украл буммо, план всего творения, из росички.

Что растет, завивается. Так что Дада начала плести паутину в акации, один круг за другим, дигилио бара вани, сплетая конус острием к земле. Она крутится направо, а растущая акация поворачивает налево. Мир Аммы — конус, вращающийся против конуса.

Паучиха плетет слово Ого, это всего лишь слово «движение». Мир трепещет, вибрирует, переступает с ноги на ногу, он трясется, он пляшет свой танец. Он пляшет танец Ого. Сказал я уже, что Ого носит свою фасолевую шапочку задом наперед из озорства?

Говорит Ого своими лапами, оставляя следы в схеме ковчега, который мы рисуем каждый вечер на краю деревни. По знакам, которые он оставил лапами, мы и должны прожить этот день. Потому что таков талант Ого — вносить случай в структуру мира.

Мистер Беккет в «Клозри де Лила» курил сигару «Анри Уинтерман» и потягивал ирландский виски. Джойс, рассказывал он, поселился где-то в районе Инвалидов, когда они с Норой впервые приехали в Париж После этого, кажется, переезжали каждый месяц.

Это была затея Норы. Думаю, она пыталась найти Голуэй в Париже. Очаровательная улыбка смягчила ястребиный взор, знакомый нам по снимкам. Он был в твидовом пиджаке, старом и заплатанном, вельветовых брюках, черном свитере с высоким воротом и носках.

Носки, знали мы, — необычные. Над застежкой его портфеля, лежащего на столе, стояли инициалы СБ. Джойс, говорил он, любил эпиграф из Леопарди на титульной странице его «Пруста»,[132]потому что il mondo можно произнести на французский манер как immonde.[133]

È fango il mondo. Настроение плавало взад-вперед от итальянского к французскому, объявляя, что мир гнусен. Мы заметили на Инвалидах, что здесь был Наполеоновский музей в начале «Поминок»[134]и речной берег из завещания Наполеона.[135]

И потаенный «Стивен» в «past Eve and»[136]и он снова улыбнулся Бог знает каким воспоминаниям о встревоженном слепце, спрашивающем, как это будет по-гречески и вон то по-кельтски, кончики окольцованных пальцев прижаты друг к другу. Он получил письмо от Лючии[137]из Англии в тот день.

Жарри[138]с напудренным лицом и непреклонный Жид сидели в этом зале, попивая перно. Пикассо за одним из этих столиков рисовал карикатуры на Бальзака и Хокусаи. Здесь Форд[139]и Хемингуэй выправляли разбухшие гранки «Становления американцев».[140]

Поймите, говорил Беккет, Джойс пришел к выводу, что падение листа и падение человека одинаково печальны. Я слеп, сказал Оготоммели, изысканно длинными морщинистыми пальцами открывая синюю картонку с табаком, лицо гордое и внимательное.

Хорошие мысли приходят от табака. Мы все слепы в сравнении с Аммой. Тебе нужно сходить в пещеры, где все, что было в ковчеге Ого, нарисовано в тону. Пастухи тебя проводят. Посмотришь, как пастухи танцуют в юбках Ого.

Они надевают маски и кровавые юбки и заставляют барабаны говорить. Я никогда их не увижу, только могу представить. Танцоры пришли издалека. Их не было много дней. Они вошли на наши земли в масках творения. Они носят амбар и ковчег.

Они носят ковчег Ого и амбар мира, и юбку земли, что в крови от насилия Ого. Мы стреляем из ружей франги. Сердца наши легки, сердца наши веселы. Это похороны и рождение. Восемь семейств барабанов выбивают дробь на рассвете.

Огон в железных башмаках со своими кузнецами. Змей Лебе снова спляшет для нас. Солнце яркое и горячее над амбарами. Алтари сочатся кровью. Мы кричим от радости. Календари правы, великий календарь солнца, звезды-язу.

Венеры, сказал Гриоль. И, добавил Оготоммели, календарь сиги толо. Сириуса. Раз Ого ускорил творение и испортил его, мир нуждался в угуру. Еще один ковчег должен был спуститься с небес. Все нужно было поменять, переделать, восстановить как было, сотворить заново.

И это была работа нуммо анагоно, рыбы-сом. Нуммо находились в той плаценте, которую не украл Ого. Они были близнецами. Извивающийся в грязи сом, нуммо анагоно титияйне, был по собственной воле принесен в жертву, стал искупителем.

Это было первое жертвоприношение. Наши алтари стоят в шахматном порядке, потому что так легли зубы сома, когда он покорился расчленению. Первым делом отрезали пуповину, связывавшую его с Аммой в ключице.