📚 Hub Books: Онлайн-чтение книгСовременная прозаПогребальный поезд Хайле Селассие - Гай Давенпорт

Погребальный поезд Хайле Селассие - Гай Давенпорт

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 20 21 22 23 24 25 26 27 28 ... 35
Перейти на страницу:

Ему известно всё. Он глубоко изучал большевизм, государственные финансы, оборону, расовую чистоту, судьбу, немецкую душу, музыку, городское планирование, военную историю и диететику.

Он говорит только по-немецки. Все мы находим очаровательным, что он знает единственное чужеродное слово — английское джентльмен. Он уважает ученость в других. Со времен самого Фридриха Великого не было у нас столь интеллигентного вождя. Его восхищает дар Муссолини к языкам, его литературный талант, организаторский гений, его классическая склонность к триумфальным парадам и древнему римскому достоинству.

Чувство юмора у него восхитительно. Однажды, выехав на своем «мерседесе», в шлеме авиатора, чтобы не рассыпалась прическа, он превысил скорость всего лишь на несколько миль, и полицейский на мотоцикле заставил его съехать на обочину.

— Следуйте за мной, — сказал полицейский, — до Магистрата в следующем городке, где вам влетит.

— Следуйте за ним, — велел он своему шоферу-капралу.

Полицейский, видите ли, не узнал человека в «мерседесе», поскольку на нем был шлем авиатора, однако охранник Магистрата сразу понял, кто входит в здание, и отдал честь, и сам полицейский судья отдал честь, и все замерли.

— Меня арестовали за превышение скорости, — сказал он судье, раскрывшему рот, точно рыба, и совершенно лишившемуся дара речи. Придя в себя, судья прошептал какое-то слово, прозвучавшее как ошибка.

— Ни в малейшей степени, — сказал он. — Мы превысили скорость, и поскольку я не обратил внимания на спидометр, я не стану винить своего шофера, а всю ответственность возьму на себя, как и подобает гражданину. Немцы — законопослушный народ, не так ли?

— Да! — вскричали все.

— Зиг! — крикнул он.

— Хайль! — отозвались остальные.

И он уплатил штраф. На пути к машине его остановила маленькая светловолосая девочка с голубыми глазами, протянувшая ему миндальное печенье на блюдечке. Он съел его, подхватил девочку и поцеловал. Ее мать и остальные горожане смотрели на них в полном восторге. Отъезжая, он помахал людям — и назад в Берлин, к безжалостному бремени ответственности.

Он знаток изящных искусств и часто изумлял профессоров эстетики. Ему нравятся картины с рыдающими клоунами — в этом сюжете, утверждает он, преуспел бы Рембрандт, доживи он до наших дней. Он коллекционирует натюрморты с глиняными пивными кружками и виноградом, грозди которого подернулись плесенью, жанровые сценки, изображающие семью за столом. Его не увлекают циничные каракули извращенцев, завоевавшие популярность в период послевоенной депрессии. Хороший рисунок он всегда отличит — равно как и цвет, и пропорцию. Его венский вкус не лишен чарующих черточек — слабости к оперетте и кинофильмам на романтическую тему.

Речи его заряжают энергией. Его внимание к мелочам держит в напряжении инженеров и тактиков. Промышленники и банкиры выходят с совещаний, ахая от его глубоких познаний в их деятельности.

За столом он блистает. Ему нравится развлекать гостей историей и философией, которые он делает доходчивыми и увлекательными даже для самого неразвитого ума. Вместе с тем, как поэт, он может говорить о горных пейзажах, об актерах и дирижерах, об узоре ковра, о составе заправки для салата.

Он — вегетарианец, сторонящийся жестокости убийства. После отставки собирается вернуться к живописи, оставить в наследие музеям Государства несколько своих красивых пейзажей. Забавно, не так ли, что душа его в сущности своей — богемная, художественная, мечтательная. Он говорит, что был бы вполне счастлив, ведя простую жизнь в мансарде, встречаясь с собратьями-художниками в кафе, бесконечно размышляя над таинствами света и тени. Однако же, именно этот разум судьба избрала для того, чтобы он смог разглядеть истину истории в самой ясной перспективе, и он не уклонился от Долга, позвавшего его горном и знаменем, в миг, когда Германия заняла свое место во главе всех наций. Германия превыше всего.

Робость его многих к нему располагала. Однажды, когда он был еще начинающим политиком, на него обратила внимание одна светская дама и пригласила провести вечер в ее особняке. Он пришел в официальном костюме — быть может, к удивлению некоторых своих хулителей. Руки он скромно держал на коленях, отказываясь от напитков и никотина, которые ему время от времени, обнося гостей, предлагали ливрейные лакеи. Если не считать пустых разговоров с различными светскими бездельниками, он весь вечер молчал, и только когда гости начали разъезжаться, встал у дверей и произнес прекрасную речь против еврейства, коммунизма, атеизма, лжи в прессе и вопиющей аморальности развлечений и искусства. Фривольный тон, пронизывавший все увеселения того вечера, можете быть уверены, сразу стал трезвее. На лицах, еще мгновение назад выглядевших беззаботными и глупыми, появилось задумчивое выражение. Великолепное зрелище.

Существует множество свидетельств тому, как скептики приходили к Вождю на групповые беседы смеху ради, а покидали их обращенными, новыми людьми.

Он никогда не теряется. Взойдя на трибуну, чтобы произнести панегирик Гинденбургу на похоронах этого великого человека, и открыв папку, он обнаружил, что какой-то небрежный служащий вместо его тщательно подобранных слов вложил туда, по всей видимости, финансовый отчет гауляйтера Веймара. Он заговорил ex tempore,[151]и никто из тысяч его слушателей ничего не заподозрил.

Он может держать руку в приветствии часами, инспектируя войска.

Здоровье его изумительно, и врачей он никогда не посещает — разве что обсудить здравие своей нации. Они с доктором обычно весело смеются. Немецкий народ так здоров — кому нужны врачи?

Он — человек образцовой терпимости. Когда заместитель однажды спросил его, привести ли французское искусство в соответствие с национал-социалистическими идеями, ответ его был таков:

— И думать не собираюсь о том, чтобы навязывать вкусы такому остроумному и умелому народу!

Парижскую Оперу он считает прекраснейшим зданием в мире. Ему нравятся современные формы трансокеанских пароходов и самолетов. На столе в Канцелярии ему приятно держать вазу с хризантемами, сверкающую в золотом свете, льющемся из окна.

Наш разум чутко отзывается на его мнения. Испания Франко спасет католический Запад, как она уже сделала во времена Филиппа II. Стойкость русского крестьянина можно определить по его хлебу. Психоанализ — еврейская мерзость, нагло пытающаяся выдать себя за науку. Итальянцы — романтичны и вычурны. Немецкий дух лучше всего был выражен Вагнером. Немцев характеризуют ответственность и бдительность, евреев — вероломство и притворство, русскую интеллигенцию — тупость и пресность, американцев — леность и глупость, англичан — заносчивость и мелкость, поляков — невежество и продажность.

Д-р Геббельс ловит каждое его слово. Геринг любит его как брата. Его верные сотрудники рады его присутствию.

Неправда, что его квадратные усики скопированы с Чаплина, или что митинги Партии заимствуют речевки и приветственные крики у американских футбольных матчей. Увлечения вождя — выходные дни в горах, фонографические пластинки, поездки на автомобиле, домашние кинофильмы и проектирование неоклассических зданий. Со всем вниманием слушая на совещаниях своих министров, одной рукой он выводит в блокноте триумфальные арки. У него хороший слух на могучую строку Гёте. Он любит собак.

1 ... 20 21 22 23 24 25 26 27 28 ... 35
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?