Граф Остерман - Николай Иванович Павленко

1729 г. Так бесславно закончилась блестящая карьера Александра Даниловича Меншикова.

Глава шестая. Остерман в Верховном тайном совете в царствование Петра II

После расправы с Меншиковым путь к расширению влияния А. И. Остермана, ставшего единоличным опекуном императора, был расчищен, и он немедленно воспользовался сложившейся ситуацией. Оставаясь в тени, без насилия и репрессий Андрей Иванович если не формально, то по существу оказался на вершине власти.

У Остермана возник план женить Петра II на его тетке, великой княжне Елизавете Петровне. По единодушному мнению современников, как отечественных, так и зарубежных, Елизавета Петровна отличалась неземной красотой. Даже Щербатов, дававший едкие оценки современникам, признавал привлекательность внешности Елизаветы Петровны: «Сия государыня из женского полу в младости своей была отменной красоты, набожна, милосердна, сострадательна и щедра: от природы одарена довольным разумом, но никакого просвещения не имела, так что меня уверял Дмитрий Васильевич Волков, бывший конференц-секретарь, что она не знала, что Великобритания есть остров; с природы веселого нраву и жадно ищущая веселий, чювствовала свою красоту… ленива и недокучлива ко всякому, требующему некоего прилежания, делу, так что за леностию ее не токмо внутренние дела государственные многие иногда лета без подписания лежали, но даже и внешние государственные дела, яко трактаты, по несколько месяцев, за леностию ее подписать ее имя, у нее лежали; роскошно и любострастно, дающая многую поверенность своим любимцам, но однако такова, что всегда над ними власть монаршью сохраняла».

Как видим, Щербатов не ограничил свой отзыв о Елизавете Петровне описанием ее внешности, но сообщил читателю свое мнение о ее интеллекте и свойствах ее натуры как государыни. Что касается отзывов современников-иностранцев, то они значительно уступают отзыву Михаила Михайловича, поскольку не располагали сведениями, доступными Щербатову.

Из отзывов иностранных дипломатов о Елизавете Петровне заслуживает внимание суждение о ней в депешах прусского посланника Мардефельда и французского Кампредона. «Мне известно, — доносил Кампредон своему двору 18 апреля 1725 г., — как она хороша собою, как она прекрасно сложена, сколько в ней живости и ума, веселости, делающей ее вполне способной проникнуться французским духом». При этом он добавил, что лица, которым было доверено воспитание ее и ее сестры Анны, «были так мало образованы, что без больших природных дарований принцессы никак не могли бы сделать тех успехов в языках французском и немецком, на которых говорят и пишут очень хорошо, ни приобрести тех прекрасных манер и того умения вести разговор и держать себя, каким они обладают».

Отмечу, примерно такое же суждение о Елизавете высказал и Мардефельд, впервые обративший на нее внимание в 1724 г. Она произвела на него сильное впечатление «живостью и веселостью своего характера». В депеше, отправленной 13 февраля 1725 г., Мардефельд так же лаконично, как и в докладной записке 1724 г., высказал свое суждение о принцессе, назвав ее «прекрасной и умной великой княжной». В 1727 г., когда Елизавету Петровну прочили в невесты маркграфу Карлу, Мардефельд в депеше к королю отозвался о ней чуть обстоятельнее: «Я могу уверить ваше величество, по совести, что, исключая преждевременную дородность великой княжны, она в остальном перед всем светом может почитаться прекрасною, умною и особою приятного обхождения. Ибо она весьма разумна, и ум ее, при том, не направлен на мелочи, а на все солидное».

Привлекательная внешность Елизаветы Петровны доставит немало забот еще одному претенденту на право стать тестем императора — на Алексея Григорьевича Долгорукого, который, чтобы погасить чувства императора к своей тетке, поощрял его страсть к охоте, занятие которой принуждало его в течение многих недель проводить время вне Петербурга и Москвы, что охлаждало пыл влюбленного. Частично конечной цели А. Г. Долгорукому удалось достичь: привязанность племянника к тетке действительно ослабела, но, быть может, не столько от усилий будущего тестя, сколько от распутного поведения великой княжны, которое отрезвляюще влияло на юного ревнивца.

Луи (Людовик) Каравакк. Портрет цесаревны Елизаветы Петровны. Конец 1720-х гг. Хост, масло. Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург

Предлагая свой брачный проект, Остерман руководствовался двумя соображениями: во-первых, личной заинтересованностью — он знал, что отрок был безумно влюблен в свою красавицу-тетку Елизавету Петровну, и рассчитывал на еще большую привязанность и благодарность отрока к своему наставнику за это устройство брака; во-вторых, и этот аргумент широко афишировался, брак устранил трения и претензии тетки на императорский трон, занимаемый племянником.

До падения «полудержавного властелина» влияние Остермана простиралось преимущественно на внешнеполитические меры правительства. Этот факт ясно отражен в донесениях иностранных дипломатов. Так, еще при Екатерине I прусский посланник Мардефельд сообщал в депеше от 7 апреля 1725 г.: «…по внешним делам должно его считать самым значительным и способным членом совета. Со смертью барона потеряло бы царствование бесконечно много, так как он единственный, который способен на подготовку и отправление государственных дел». В другой депеше, отправленной 27 апреля того же года, Мардефельд подтвердил наличие у Остермана высоких деловых качеств, но наряду с ними оставил отзывы о других вельможах: «… великий канцлер Головкин — честнейший нуль, ничего не решает, тайный советник Толстой — истый итальянец, придерживающийся и наших и ваших, и что Остерман единственный способный и верный министр, но слишком боязлив и осмотрителен».

И в 1727 г. Мардефельд не скупился на хвалебные слова в адрес Остермана, во внешней политике придерживавшегося сближения с Пруссией. 17 июня он доносил: «…барон фон Остерман, действуя благоразумно, прилагает с большим искусством до того превосходные меры к воспитанию императора, что Рабутин (австрийский посол. — Н. П.) после каждого своего возвращения из Петергофа не может достойно похвалиться ими, а также и то, что помянутый барон фон Остерман в настоящее время свое старание направляет на то, чтобы ввести разумное государственное хозяйство и тем наполнить государственную казну, для чего он уже прекратил ненужную пышность и безбожное пьянство и пирования, и предпринимает он лишь такие меры, которые направлены единственно на славу государя его и к благу империи, в чем должны ему сознаться даже враги его».

В депеше от 9 августа 1727 г. вновь читаем комплименты в адрес Андрея Ивановича: «Кредит Остермана проистекает не только из могущества князя, но основывается на великих способностях барона, честности и бескорыстности его и поддерживается бесконечной любовью к нему молодого императора, у которого хватает дальновидности, чтобы познать в нем помянутые качества и понять, что барон вполне необходим этому государству для сношения с иностранными державами». Мардефельд отметил достоинства Остермана: «Он основательно знает нацию и отлично умеет