Метро 2033. Дворец для рабов - Светлана Алексеевна Кузнецова

«Вкусных, жирных хоббитсов», – прозвучало в голове, и Тим выругался сквозь зубы. Некто, не ко времени влезший в сознание, весело расхохотался.

Пол оборвался. Тим не свергнулся в пропасть лишь чудом, ухватившись за железную скобу на потолке.

– Стой! – крикнул он Даньке, напиравшему со спины и чуть не столкнувшему его вниз; достал фонарь, щелкнул кнопкой, с удивлением и гордостью отмечая, что руки почти не дрожат. – Здесь спуск. Метра три, не больше.

Но лететь с такой высоты, конечно же, не хотелось.

Спустившись, они оказались в прямоугольном зале, из которого шел низкий коридор. Ширина его составляла метра два, потому можно было идти рядом, а не гуськом. Бетонный потолок терялся в темноте, пол устилали плиты, а по стене бежала мелкая кафельная плитка – светлая, как удалось рассмотреть в свете фонаря.

– И кому здесь понадобилось марафет наводить? – вторя его мыслям, спросил Данька.

– Без понятия, – Тим с тоской и обреченностью посмотрел туда, откуда они пришли. Путь назад теперь был закрыт: если монстр не разворотил и не выломал люк, механизм наверняка перекосило, и открыть его больше не представляется возможным.

– Знаешь, по доброй воле я никогда не сунусь в эту жуть. Как только мы умудрились пройти такое расстояние без происшествий?.. Почти без происшествий.

На ум пришли странные, неприятные слова, сказанные погибшим Максимом в видении-бреде – о жертве, которую нужно принести, – и Тим на несколько секунд зажмурился.

– Общежитие у них здесь организовали, что ли? – продолжал вслух размышлять Данька. – Ты смотри, сколько дверей.

Справа и слева в стенах действительно располагались дверные панели: железные и пластиковые, в некоторые были врезаны такие же кольца, как в том люке. За ними могли находиться либо комнатушки и склады, либо такие же закрытые проходы, но проверять не тянуло: Тим все еще надеялся запомнить дорогу, с которой, должно быть, давно уже сбился.

Впереди выросла самая обычная кирпичная стена.

– Приплыли, – прокомментировал Данька.

– Возвращаемся и высматриваем новый проход, – распорядился Тим, – сдается мне, мы пропустили поворот, а возможно, и не один.

– А двери?

– В них пока не лезем.

Блики от костра плясали по некогда величественным колоннам, закопченному мрамору и изгвазданному полу. Бордовая дорожка и квадраты кое-где еще проглядывали на фоне более светлого камня, но приходилось внимательно присматриваться, чтобы понять рисунок. По нескольким плитам прошли отвратительные ветвистые трещины. С дугообразной арки рядом свисал соплей жировой нарост. И только круговые светильники, врезанные в потолок, все еще выглядели величественными. Из куполообразных возвышений, раньше подсвеченных огнями, а теперь темных, словно забытые былыми почитателями небожители, смотрели на погрязших в нищете и разрухе людей изображения тех, кто, несомненно, жил в гораздо лучшем, мирном, времени.

Наверняка для поколений, выросших в московской подземке и не видевших прежней жизни, метростроевцы, создавшие подобную красоту, должны были стать если не богами, то представителями некой высшей расы. Увы, но маяковцы, как называли себя несколько сидящих у костра мужчин, вели себя хуже варваров, за-ради развлечения разрушающих прекрасные античные статуи и храмы.

– Даже мерин сивый… желает жизни изящной и красивой. Вертит игриво хвостом и гривой. Вертит всегда, но особо пылко – если навстречу особа-кобылка. Еще грациозней, еще капризней стремится человечество к изящной жизни, – процитировал Данька.

– Эйто чеготь такое-то? – спросил сосед по костру: сутулый и ничем не примечательный мужичок с хитрым и каким-то недобрым, подозрительным прищуром узких темных глаз.

– Стихи, – пожав плечами, ответил Данька. – Маяковского. Это по чьему имени эту станцию назвали.

– Некрасивые какие-то, – поморщился мужичок.

– Я просто неправильно читаю, – повинился Данька. – Мне, признаться, Есенин гораздо больше нравится, а еще Ахматова и Окуджава, но станций метро для них не выстроили, увы.

– А вы нездешние, чай, – отозвался еще один мужик, сидящий напротив. Он не спрашивал, утверждал. Уж слишком отличались и Тим, и Данька от окружающего народа.

– Нет, мы… – начал было Данька, но Тим вовремя наступил ему на ногу.

– Ой, извини, – тотчас сказал он, но друг уже понял, что едва не сболтнул лишнего.

То, что просто не будет, они поняли, когда вышли на станцию. Похоже, здесь не было ни главы, ни кого-нибудь еще, облеченного властью. По этой причине и пускали сюда всякого пришедшего, в том числе и вооруженного.

Жители станции бедствовали – это бросалось в глаза, удивляло и злило одновременно. Будь воля Тима, они к костру этому не подсаживались бы и не участвовали бы в разговорах. И так ведь ясно было: ловить на этой станции нечего. Люди – бледные, грязные, опустившиеся, – казалось, не выживали, а доживали положенный им наверняка недолгий век. Особенно удручала разносящаяся повсюду вонь давно не мытых тел.

«Как они только еще не передохли здесь от той же чумы, крыс-то тьма-тьмущая в тоннелях», – думал Тим, стараясь не слишком морщиться.

Однако информация была нужна как воздух, и им даже посчастливилось кое-что узнать о гораздо лучших местах, в которые здешние обитатели отчего-то не стремились. На прямой вопрос Даньки по этому поводу они получили не менее прямой ответ: «А зачем?»

Маяковцев все устраивало! Они не хотели ни жить лучше, ни что-нибудь делать для собственных детей. Даже у Тима, никогда не отличавшегося чадолюбием, в том числе и по причине собственного невеликого возраста, внутри все обрывалось, когда он видел полуголых, худых, явно недокормленных подростков, снующих то тут, то там в поисках милостыни. Хрупкие бледные тельца, по которым можно изучать анатомию, непропорционально большие головы. А еще они сплошь были бесцветными: с блеклыми, прозрачными глазами и паутинкой тонких, седых волос.

– Дети подземелья, – проговорил Данька.

– Ужас и кошмар, – откликнулся Тим. В поселке иногда рождались такие дети, но нечасто. На умственных способностях, к счастью, это не отражалось, и их считали нормальными.

А еще Данька едва не пристрелил какую-то мамашу, потребовавшую от него плату за то, что слишком пристально смотрел на ее «дитятю». Как выяснилось, вместо денег здесь ходили патроны, и для Тима и Даньки – пришельцев из теперь уже неясного откуда-то – подобное казалось еще большей дикостью.

«Разве не должны люди, объединенные одной общей бедой, помогать друг другу просто так? – размышлял Тим. – Хороши были бы патрульные, требующие плату за защиту с мирного населения! А поварихи, их кормящие, – за еду. А врачи – за оказание помощи. А…»

Когда Данька в резкой форме послал тетку подальше, та развопилась, что «она же ж мать», а потому хочет для своего ребенка самого лучшего и не позволит смотреть на него «всяким извращенцам с их похабными фантазиями».