Театр Теней - Орсон Скотт Кард

– Я действительно о наших делах никому не говорила.

– Слушайте меня, вы оба! Вот смысл жизни: для мужчины – найти женщину, для женщины – найти мужчину, существо более всего на вас непохожее. А потом с ней или с ним делать детей, или как-то иначе их найти, но воспитать их, и смотреть, как они делают то же самое, поколение за поколением, и когда ты умрешь, то будешь знать, что ты остался навеки кусочком великой паутины жизни. Не стал оборванной нитью.

– Это не единственный смысл жизни, – сказала Петра несколько скучающим голосом.

Ты сама нас сюда привезла, подумал Боб, так что сама принимай горькое лекарство.

– Единственный, – возразил Антон. – Думаете, у меня было мало времени все это продумать? Я тот, кто был, с тем же разумом, тот, кто нашел ключ Антона. Я и много других ключей нашел, но мою работу у меня отобрали, и мне пришлось искать другую. Ну, так вот она. Я отдаю это вам – результаты моего… труда. Пусть он неглубок, но это самая верная вещь из всех моих находок. Даже мужчины, которые не желают женщин, даже женщины, которые не желают мужчин, не освобождены от самого глубокого из всех желаний – желаний стать неотъемлемой частью рода человеческого.

– Мы и так к нему принадлежим, что бы мы ни делали, – сказал Боб. – Даже те, кто на самом деле не люди.

– Это в нас заложено природой. Не просто сексуальное желание – его можно извратить по-любому, как часто и делается. И не просто желание иметь детей, потому что у многих это никогда не получается, и все же они вплетены в ткань. Нет, это глубокое желание найти человека из чужого, до ужаса иного пола, и вместе прожить жизнь. Даже старики, вышедшие из детородного возраста, даже те, кто знает, что детей у них не будет, тянутся к этому. К истинному браку, когда два непохожих создания становятся, как только могут, одним.

– Я знаю несколько исключений, – сухо сказала Петра. – Знавала я людей с твердым убеждением: «больше никогда».

– Я не говорю о политике или раненых чувствах, – возразил Антон. – Я говорю о той черте, которая абсолютно необходима роду человеческому для процветания. Это то, что делает нас не стадными животными и не одиночками, а чем-то средним. То, что делает нас цивилизованными или хотя бы цивилизуемыми. И те, кто отрезан от своих желаний теми поворотами и изворотами, что направили их в другую сторону – такие, как вы, Боб, столь решительно настроенный, что в мире больше не будет детей с вашим дефектом, не будет детей, которые осиротеют с вашей смертью, – те, что отрезаны, потому что думают, что хотят быть отрезанными, и они стремятся к тому же, рвутся к тому же, и голод их сильнее, чем у других, особенно если они его отвергают. От этого такие люди становятся злыми, желчными, печальными, и не знают почему, а если знают, то не могут посмотреть правде в глаза.

Боб не знал и знать не хотел, прав Антон или нет, действительно ли такое желание неизбежно для всех людей, хотя он подозревал, что так и есть – что это желание должно быть у всего живого, у любого вида, чтобы продолжать то, за что вид так отчаянно борется. Это не воля к выживанию – желание эгоистичное, а такой эгоизм был бы бессмыслен, ни к чему не вел бы. Это желание, чтобы выжил вид, сохранив в себе особь, желание стать частью вида, привязать себя к нему, навеки вплестись в прядь паутины. Теперь Боб это понял.

– Даже если вы правы, – сказал Боб, – я только еще решительнее настроен преодолеть это желание и никогда не заводить ребенка. Именно по тем причинам, которые вы назвали. Я вырос среди сирот. И не хочу оставлять за собой сироту.

– Они не будут сиротами, – возразила Петра. – У них буду я.

– А когда Ахилл тебя найдет и убьет? – огрызнулся Боб. – Или ты думаешь, он слишком милосерден, чтобы сделать то, что сделал Волеску с моими братьями? Отчего я сумел ускользнуть? Потому что я такой чертовски умный?

Глаза Петры наполнились слезами, и она отвернулась.

– Вы лжете, когда говорите такое. И жестоко лжете, когда говорите это ей, – тихо сказал Антон.

– Я говорю правду.

– Вы лжете, – повторил Антон, – но думаете, что эта ложь необходима, и настаиваете на своем. Я знаю этот вид лжи: я сохранил здравый рассудок, ограждая себя ложью и веря в нее. Но вы знаете правду. Если вы покинете этот мир, не оставив в ней детей, не связав свою жизнь с таким чужеродным созданием, как женщина, то ваша жизнь будет для вас самого бессмысленна, и умрете вы в горечи и одиночестве.

– Как вы, – сказал Боб.

– Нет. Не как я.

– А вы что, собираетесь жить вечно? То, что удалось обратить рак вспять, не значит, что ничего больше вам не грозит.

– Нет, вы меня не поняли. Я собираюсь жениться.

Боб рассмеялся:

– А, тогда понимаю. Вы так счастливы, что хотите и других видеть счастливыми.

– Женщина, с которой я собираюсь связать судьбу, хорошая и добрая. У нее двое маленьких детей, без отца. У меня теперь приличная пенсия, и я смогу сделать так, чтобы у детей был дом. Мои склонности не изменились, а она еще молода, и, быть может, мы найдем способ для нее выносить действительно моего ребенка. Но если нет, я приму ее детей в свое сердце. Я вернусь в сеть, моя неприкаянная нить снова вплетется в ткань рода человеческого. И я не умру одиноким.

– Рад за вас, – произнес Боб и сам удивился, как это получилось горько и неискренне.

– Да, я и сам за себя рад, – ответил Антон. – Конечно, я буду несчастен. Я буду все время бояться за детей – уже боюсь. И ладить с женщинами трудно для мужчины, который их желает, – особенно для него. Но понимаете, все это придаст какой-то смысл.

– У меня есть своя работа, – сказал Боб. – Человечеству грозит враг по-своему почти такой же страшный, как муравьеподобные. И я не думаю, что Питер Виггин его остановит. На самом деле мне сдается, что Питер Виггин сейчас вот-вот все потеряет, и кто тогда будет противостоять Ахиллу? Это моя работа и есть. И если мне хватило бы себялюбия и глупости жениться на своей вдове и зачать с ней своих сирот, это меня только отвлекло бы от работы. А если работа у меня не выйдет – что ж, сколько миллионов людей уже родились и умерли, оборвав нить? Учитывая исторический процент детской смертности, их может быть половина или хотя бы четверть всех рожденных на Земле. Все жизни, лишенные смысла, и я стану одной из них. Только перед своей гибелью я сделаю все, чтобы спасти мир.

К внезапному удивлению – и ужасу – Боба, Антон сгреб его в российское медвежье объятие, когда неподготовленному европейцу кажется, что отсюда уже не выйти живым.

– Какое благородство, мальчик мой! – закричал Антон со смехом. – Ты только послушай себя! Какой романтизм молодости! Ты спасешь мир.

– Я над вашей мечтой не смеялся. – хмуро сказал Боб.

– Но я ведь не смеюсь! Я тобой восхищаюсь! Потому что ты в каком-то смысле, очень отдаленном, мой сын. Или племянник, по крайней мере. Но ты подумай только: прожить жизнь полностью для других!