Шабатон. Субботний год - Алекс Тарн

– Да, логика есть, – признала она. – Но что дальше?

– Дальше – арест, лагерь…

– Да нет, – отмахнулась Нина. – Я имела в виду: что дальше у нас с тобой? Куда будем двигаться теперь?

– Теперь будем двигаться в постель, – поднявшись со стула, проговорил он и смущенно добавил, вовремя осознав двусмысленность сказанного: – Я имел в виду, каждый в свою. Что-то я подустал за этот день.

– Нет проблем, иди, – откликнулась Нина, снова поворачиваясь к экранчику видеокамеры. – А я еще поработаю.

Она окликнула доктора Островски, когда тот уже выходил из номера:

– Эй, Игаль! Слышь, Игаль?..

– Что?

– Не закрывай дверь своей комнаты.

– Почему? – не подумав, спросил он и сам поразился глупости этого вопроса.

– Потому, – продолжая листать кадры, отвечала госпожа Брандт.

Все еще испытывая досаду на себя, доктор Островски прошел по коридору, отпер свой номер и аккуратно притворил дверь, стараясь, чтобы замок не защелкнулся. Выйдя из ванной, он еще раз это проверил и тогда уже лег. Еще недавно он падал с ног от усталости, а теперь сон почему-то как ветром сдуло.

«Почему? – мысленно повторял он. – Надо же задать такой идиотский вопрос! Мало ли почему один партнер просит другого оставаться в пределах досягаемости? Может, он… вернее, она хочет что-нибудь занести… Или посоветоваться… Может, ее мучают ночные кошмары. Может… да мало ли какая помощь может понадобиться человеку… вернее, женщине в чужой стране. А ты запираешься, будто боишься чего-то… или кого-то. Это глупо, трусливо, не по-мужски…»

Сон по-прежнему никак не шел, и Игаль достал из чемодана присланную ему на рецензию статью об испытаниях на прочность нового композиционного материала. Увы, сосредоточиться никак не удавалось, и он испытал настоящее облегчение, когда услыхал звук открывшейся двери и последующий щелчок замка.

– Выключи свет, – сказала Нина Брандт, развязывая поясок махрового халата. – Только не спрашивай почему.

В свете уличного фонаря он видел стройные контуры ее тела. Женщина откинула простыню и плавным движением перетекла на доктора Островски.

– Насколько я понимаю в людях, ты не из тех, кто изменяет жене, – нараспев проговорила она, несильно, но очень эффективно двигая бедрами. – Только ведь это и не измена вовсе. Никто не сошлет тебя на плавучую тюрьму Картахены за то, что ты помог мне расслабиться. Просто представь, что ты из этих… из «Лос Ниньос де ла Ноче» и тебе нужно непременно проникнуть в Гранаду… а вот, кстати, и Гранада…

Доктор Островски закрыл глаза.

Обратный полет получился не слишком удобным. Они едва не опоздали на регистрацию и в итоге сидели порознь. Бесплатную возгонку в бизнес-класс на этот раз не предлагали – то ли стюардессы не принадлежали к числу поклонниц программы госпожи Брандт, то ли просто не было свободных мест. Прощание в аэропорту тоже вышло скомканным, если вообще можно назвать прощанием его брошенное через чьи-то головы «созвонимся!» и ее ответную кошачью отмашку.

Зато потом все вдруг волшебным образом наладилось, как будто мир только и ждал, когда доктор Островски избавится от неловкого присутствия женщины, нежданно-негаданно, нелепо-непрошено присвоившей себе неподобающий, чужой, никоим образом не принадлежащий ей статус. В этом смысле ее вполне можно было назвать самозванкой. Самозванка, дочь самозванца – символично звучит… Поднявшись в идущий на Хайфу автобус, Игаль сел у окна и вздохнул наконец свободно. В такт ему дышали и дороги – час пик миновал, и ничто не мешало быстрому и уверенному возвращению доктора Островски в лоно прежней, устроенной и надежной жизни.

Хотя теперь, скользя рассеянным взглядом по безнадежно отстающей обочине скоростного шоссе, он не слишком понимал, чего испугался. Какой такой статус она присвоила, на что такое запретное претендовала? Ушла из номера, когда он еще спал, наутро во время завтрака и не думала влюбленно ворковать, а напротив, смотрела отчужденно, неласково. Зато у него при одном взгляде на ее слегка припухшие губы перехватывало дыхание. Голова хотела забыть, но ладони продолжали помнить напряженную упругость груди, скользкую гладкость бедер, трепещущую плоскость живота. Продолжали настолько, что, выходя из столовой, она сердито сказала, едва повернув к нему голову:

– Профессор, прекрати глазеть на мои ягодицы. Это неприлично и неуместно.

С тех пор они не перемолвились и дюжиной слов. Все двести километров от Альмерии до Малаги Нина провела на заднем сиденье автомобиля, колдуя с экранчиком видеокамеры. Видимо, и в салоне самолета они совсем не случайно оказались на расстоянии нескольких рядов друг от друга. Короче говоря, по здравом размышлении следовало признать, что опасения доктора Островски относились скорее к потенциальной, а не к реальной угрозе, причем источником этой угрозы было не столько самозванство госпожи Брандт, сколько упрямая память его собственных ладоней и… гм… других частей тела.

Это открытие успокоило Игаля – уж с самим-то собой ученый специалист по сопротивлению материалов умел справляться без особых усилий. И вообще, нет такой памяти тела, которая не смывалась бы теплой водой с мылом… Куда важней казалось ему сейчас заново отловить мгновенный проблеск обычной человеческой памяти, который вспыхнул перед его мысленным взором еще в Альмерии, когда они с Ниной возвращались в гостиницу после беседы с краеведом Фернандо. Навстречу им, нестройно горланя подобие гимна, шла компания молодых людей в одинаковых красно-белых полосатых футболках и таких же шарфах, обмотанных вокруг буйных, разогретых алкоголем голов.

– Вот тебе парадокс, профессор, – сказала Нина. – Головы замотаны у этих дебилов, а мигрень от их шума – у невинных страдальцев вроде меня.

– Не любишь футбол? – улыбнулся Игаль.

– Ненавижу! – с чувством произнесла госпожа Брандт. – Отец, кстати, тоже на дух не переносил. Боюсь, это единственное положительное качество, которое я от него унаследовала.

– А вот мой дед был страстным футбольным болельщиком, – заметил доктор Островски. – И меня приучил. Мы с ним болели за «Спартак»…

Тут-то она и мелькнула, та мгновенная молния, высветившая что-то очень серьезное, насущное, необходимое. Игаль почти ухватил ее за хвост, но как раз в этот момент Нина взяла его под руку, опасаясь не столько за себя, сколько за камеру, и он отложил охоту за молниями до лучших времен. Что же это было? Что? Он уже несколько раз пробовал справиться с внезапной загадкой наскоком, кратким интенсивным усилием, но все никак не получалось – ни в зале ожидания аэропорта Малаги, ни во время полета. Возможно, опять-таки, его смущало присутствие Нины?

Сейчас, в автобусе, мчащемся по береговому шоссе в сторону Хайфы, доктор Островски решил подойти к вопросу систематически. Понятно, что первоначальным толчком, запустившим конвейер ассоциативного ряда, был футбол. С него и пошло-поехало: с болельщиков-фанатов, с красно-белых цветов городского клуба Альмерии, а оттуда уже перескочило к деду Науму и таким же красно-белым цветам его любимого «Спартака».