Шабатон. Субботний год - Алекс Тарн

– Я знаю английский, испанский и французский! – выпалила она ему в спину. – Ты знаешь русский! Вместе мы сможем понять и перевести все, что они скажут! Игаль! Игаль…

Он шел по вечернему городу, невольно вглядываясь в лица встречных прохожих. Вроде бы люди как люди… А вот поди угадай, какие чудища, какие безумные выверты кроются под этими аккуратными прическами, за этими морщинистыми или, напротив, чистыми молодыми лбами.

Вот две Нины, две женщины, две предполагаемые дочери одного и того же человека – а может, и не одного, неважно. Важно, что для одной отец – непререкаемая святыня, не подлежащая попыткам пересмотра и принижения, в то время как для другой – даже не враждебное существо (обычную человеческую ненависть еще как-то можно было бы понять), а всего лишь средство, объект публичного полоскания и расчленения… И ради чего? Ради чего, Господи?.. Из сугубо утилитарных карьерных соображений! Потому что одно дело – вытащить папашин скелет из могилы, обвалять в смоле и перьях и под крики зевак проволочь на свалку, как последнюю сволочь, и совсем другое – сделать из этого шоу, напечатать билеты, а потом еще и выставить труп на продажу…

Ах, Нина Брандт, Нина Брандт… Как можно жить в таком ядовитом облаке цинизма и при этом не задохнуться, не превратиться в робота, в голема Франкенштейна? И как нормальные люди могут общаться с такими големами?.. Хотя нельзя отрицать, что эта журналистка – довольно красивый голем, общение с которым скорее приятно. Но это уже, наверно, благодаря ее навыкам профессионального интервьюера…

* * *

Два дня спустя доктор Островски отыскал в кармане куртки визитную карточку и набрал номер.

– Ты что-то говорила о поездке в Альмерию? – спросил он вместо приветствия.

– Ну наконец-то, – ответила Нина. – Я уже начала думать, что ты не позвонишь…

Выгоды союза с известной телеведущей доктор Островски оценил еще до посадки в самолет, когда Нина без тени сомнения провела его в зал ожидания для привилегированных пассажиров. Тогда он еще удивлялся ее нахальной манере по-хозяйски входить в любые двери, в принципе не обращая внимания на запретительные таблички, швейцаров, охранников и консьержей. Чудеса продолжились и позже, когда взлетели и стюардесса с робкой улыбкой предложила госпоже Брандт пересесть из салона для простых смертных в свободное кресло бизнес-класса.

– Спасибо, но, как видите, я не одна, – многозначительно ответила на это госпожа, и девочки в форме, послушно подсуетившись, устроили место и для Игаля.

Поглядывая на него во время полета, Нина потихоньку улыбалась. Как и большинство людей, построивших жизнь и карьеру на основе цинизма, она не любила циников – ведь, как ни крути, конкуренцию ей составляли именно они, а не увешанные тяжкой броней принципов интеллигенты, которые каменеют от удивления, получив внезапный плевок в лицо или запрещенный правилами удар в область паха. Внезапный кандидат в родственники доктор Игаль Островски явно принадлежал к числу вторых. Нина до сих пор не могла без смеха вспоминать возмущение, которым он воспылал при виде камеры на подоконнике, его чопорно выпрямившуюся спину, его гордый выход из кафе. Фу-ты ну-ты… – театр, да и только.

Хотя театры тоже нужны, не так ли? Да, они неэффективны, да, они не живут, а выживают, да, они уже давно передохли бы, когда б не дотации и помощь со стороны циников… Все так, но вот ведь что интересно: иногда смотришь на эти театральные интеллигентские сцены и любуешься, потому как красивы. Красивы! А временами – красивы до умопомрачения. Циником так не полюбуешься, от циника надо беречься, смотреть в оба за своим добром – даже за подметками, чтоб на ходу не сорвал.

В общем, Игаль ей нравился, помимо того несомненного факта, что мог принести проекту неоценимую практическую пользу. Далеко не все крепости берутся с ходу, нахрапом. Кое-где требуется изобразить осаду, походить вокруг да около, а это уже специализация интеллигентов. Ну а кроме того, приятно иметь дело со сверстником: этот простейший вид равенства всегда порождает дополнительное доверие.

Конечно, Нина не полагалась только на это. Красивой женщине не составляет труда заставить мужские глаза бегать по стенам и потолку наподобие взбесившихся белок – лишь бы только не наталкиваться на линию груди, словно бы ненароком приоткрывшуюся в невинном вырезе блузки, на обнажившееся в широком вороте округлое плечо с постоянно сползающей лямкой лифчика, на выпуклую лепнину коленей, которая не забывает напоминать о себе при помощи регулярно одергиваемой, выверенно короткой юбки. Эти маленькие хитрости известны испокон веков, но именно поэтому при их применении требуется тонкий вкус и чувство пропорций, дабы не пережать, не спугнуть, не ущемить, Боже упаси, деликатную мужскую душу…

Рассказ о несчастном детстве тоже немало поспособствовал созданию нужной атмосферы. Хотя тут Нина слегка исказила действительное положение вещей. Дом детей в кибуце был не так уж и плох – факт, что Давид и Лея росли там же, но им и в голову не приходило жаловаться на катастрофические последствия коллективного воспитания. Просто спустя десятилетие правила были уже другие – с упором на собственную бесценную индивидуальность. В годы юности Нины, в отличие от времен старшего брата, никто не делал страшные глаза, когда слышал: «Это мне не подходит! Этого я не хочу! Не хочу и не буду!»

Но настоящий переворот в жизни Нины Брандт случился после армии, когда психоаналитик, к которому она пришла по совету подруги, раскрыл ей глаза на истинное положение дел. Выслушав краткую двадцатилетнюю историю девушки, он посоветовал ей немедленно перестать винить себя.

– Но я и не виню, – смущенно отвечала Нина. – В чем винить-то?

– Пока еще не в чем, но в будущем причина непременно найдется, – успокоил ее специалист. – Так вот, на этот случай запомни раз и навсегда: виновата не ты. Виноват кибуц с его тоталитарной уравниловкой. Виновата семья, которая мало тебя любила. Виновата мать, которая редко тебя обнимала. Виновата школа, которая втискивала тебя в общий шаблон. Виновата армия, которая заставила тебя ходить строем. Ты собираешься замуж?

– Пока нет…

– Виноват муж, которого пока нет. Виноваты дети, которые будут сосать из тебя все соки… И так далее. Забудь о своей вине, ты никому ничего не должна, кроме себя самой. Ищи себя и найди то, что тебе нравится. Найди то, о чем сможешь сказать: «Вот это – Я! Все прочее – не Я, а это – Я!» Понятно?

Девушка послушно кивнула. Вооруженная этим высшим знанием, она вышла из кабинета психоаналитика в большую жизнь и с тех пор, не останавливаясь, маршировала от победы к победе. Начало получилось легким: отпрысков подобных семей неспроста называют в Стране наследными принцами и принцессами. Но дальше уже пришлось стараться преимущественно самой: карьера, замужество, карьера, рождение сына, карьера, развод и снова карьера… Правда, в последнее время рейтинг ее популярных программ пополз вниз, и, судя по недавней беседе с директором канала, в которой тот клятвенно заверил госпожу Брандт, что чрезвычайно ею доволен, требовалось срочно придумать что-то новое, убойно-успешное. Она и сама теперь недовольно морщилась, пересматривая свежие выпуски своего шоу: «Нет, это уже не Я… совсем-совсем не Я…»