Иван Грозный. Начало пути. Очерки русской истории 30–40-х годов XVI века - Виталий Викторович Пенской

соглашения о мире от имени Его Императорского Величества (напомним, что переговоры проходили спустя 13 лет после того, как состоялась свадьба. – В. П.), княгиня, к своему несчастью, не забеременела еще и потому не пользовалась тою репутациею и уважением, каковые ей полагались бы»[138]. Несмотря на все старания, детей у царственной четы не было – ни регулярные паломничества по монастырям и святым местам, ни щедрые дары церкви не давали страстно желаемого и Василием, и Соломонией результата. Между тем ситуация в стране накалялась. «Василий III был женат уже почти 20 лет. А детей не было. В обычных землях это трагедия. В великокняжеской – катастрофа», – писал автор биографии Василия III А.И. Филюшкин[139]. Практически все историки сходятся на том, что отсутствие наследника в семье великого князя могло привести к новой смуте и разорению Русской земли, к сварам между братьями Василия III, обострению борьбы за власть и влияние на нового монарха между боярскими кланами и группировками при дворе. Проблема «неплодия» великой княгини к началу 20-х гг. XVI в. приобрела ярко выраженный политический характер.

Сам Василий III держался на первых порах стойко, хотя, несомненно, мрачные мысли о будущем несчастного, на первых порах казавшегося таким безоблачным и светлым, брака не могли не посещать его. И все же его терпение постепенно подходило к концу. Неизвестный псковский книжник, составитель Псковской 1-й летописи, под 7031 (1522/1523) годом записал, что великий князь, совершая традиционный объезд своих владений, «возревше на небо и видев гнездо птиче на древе, и сотвори плач и рыдание велико, в себе глаголющее: люто мне, кому оуподоблюся аз; не оуподобихся ни птицам небесным, яко птицы небесныи плодовити суть, ни звереи земным, яко звери земнии плодовити суть, не оуподобихся аз инкому же, ни водам, яко же воды сиа плодовити суть, волны бо их утешающа и рыбы их глумящееся; и посмотря на землю и глаголя: Господи, не оуподобихся аз на земли сеи, яко и земля приносит плоды своя на всяко время». По возвращении же в столицу, продолжал дальше свое повествование летописец, Василий «начаша думати со своими боярами» о своем несчастьи, «нача с плачем говорити к бояром: кому по мне царствовати на Роуской земли, и во всех градех моих и приделех: братьи ли дам, ино братья своих оуделов не оумеют устраивати». Бояре же на плаоч государя ответствовали, что-де «неплодную смоковницоу посекают т измещут из винограда»[140].

Так ли обстояли дела, как описывал псковский книжник, или же иначе – не важно, главное другое – в начале 20-х гг. идея о том, что великому князю надлежит развестись с великой княгиней и вступить в новый брак с тем, чтобы у него появился наследник, была вброшена в общественное сознание и начала обсуждаться заинтересованными сторонами. Дело было необычное, ибо церковь не одобряла разводы и давала разрешение на них крайне неохотно, лишь в особых случаях, а бездетность к ним явно не относилась. И к тому же, подчеркнем это еще раз, вопрос о разводе очень быстро превратился в вопрос политический – от того, разведется ли великий князь с «неплодной» супругой и женится вторично, с перспективой обзавестись наследником, или же нет, зависела и судьба престола, и расстановка политических сил при дворе (у кого-то карьера пойдет в гору, а кто-то окажется в опале или, того хуже, в могиле), и судьба самого государства (мотив пагубной распри и усобицы рефреном проходит через многие летописные известия о втором браке Василия). Василий, понимая это, оттягивал принятие рокового решения, тем более что против развода был и ряд бояр, и церковных деятелей (в том числе и весьма влиятельный на тот момент инок Вассиан Патрикеев, бывший в фаворе у великого князя, и знаменитый Максим Грек). Одна беда – те, кто выступал против развода, явно или неявно, осознанно или нет, но играли на руку Юрию Дмитровскому, брату Василия, который, если у старшего брата не появится наследник, становился главным претендентом на великокняжеские инсигнии[141]. Отношения же Василия и Юрия, судя по всему, были далеки от идеальных (случайно ли еще в 1507 г. король Польский и великий князь Литовский Сигизмунд I посылал послов к Юрию, предлагая ему заключить союз, который фактически был направлен против Василия[142]).

Похоже, что последней соломинкой, которая переломила спину верблюду, стала попытка несчастной великой княгини, отчаявшейся спасти брак и родить наследника, искать решения проблемы в обращении к ворожеям и колдуньям. Сохранился отрывок из судного дела о «неплодии» великой княгини с показаниями брата Соломонии Ивана Сабурова, который свидетельствовал, что его сестра искала помощи у некоей ворожеи Стефаниды-рязанки и оставшейся безымянной безносой «черницы», которые при помощи магии должны были помочь жене Василия III обрести ребенка и вернуть расположение мужа.

Увы, это средство не только не помогло, а только все окончательно погубило. Узнав о том, к каким средствам прибегла его супруга, долго колебавшийся и не решавшийся принять окончательное решение Василий сделал тот самый шаг, от которого его отговаривали некоторые советники – и бояре, и клирики. Вопрос о необходимости развода для великого князя перестал быть неразрешимым, колебания были отставлены в сторону, и великая княгиня была пострижена в монахини. 28 ноября (согласно составителю так называемого Постниковского летописца, которым, по мнению М.Н. Тихомирова, был великокняжеский дьяк Постник Губин Маклаков) 1525 г. Василий «возложи на великую княгиню Соломониду опалу», а на следующий день был совершен обряд пострижения[143]. Дорога к новому браку великого князя была открыта.

В истории с разводом великого князя и пострижением великой княгини есть один любопытный аспект, имеющий самое что ни на есть непосредственное отношение к истории Ивана Грозного. В источниках сохранилось две ее версии – одна, которую условно можно назвать «официальной», и другая – «неофициальная». Первая изложена в основных летописных сводах (например, в так называемой Типографской летописи) и описывает пострижение великой княгини как шаг вынужденный, но необходимый (в интересах династии, государства и общества), причем в ряде летописей инициатива в пострижении отдается самой Соломонии. Она, «видя неплодъство из чрева своего, якоже и древняя она Сарра», умолила Василия и митрополита Даниила разрешить ей постричься в монахини[144]. Неофициальная же версия содержится прежде всего в записках имперского дипломата С. Герберштейна и князя Андрея Курбского (с которым мы еще не раз встретимся на страницах этой книги) и в отдельных летописях (например, в 3-й Псковской)[145]. Эта версия полностью противоречит первой. Согласно ей, великая княгиня была пострижена против ее воли, насильно, со