Колесо жизни и смерти - Седжвик Джулиан

Через несколько минут Дэнни ведет Син-Син и Замору к триумфальной арке Бранденбургских ворот. От нетерпения он то и дело опережает спутников на три-четыре шага, а потом ждет, пока они его догонят. «Скорее бы осуществить задуманное – и дело с концом, – думает он. – Но что я почувствую, попав на кладбище? Всепоглощающее горе? Или очередной приступ гнева? Ну что они там так медленно!..»

В каком-то смысле, удаляясь от лагеря, он ощущает себя в большей безопасности: очертания поднимающегося купола представляют отличный указатель для любого, кто что-то замыслил против него. Словно кричат – вот он я! Приходите и забирайте! Даже теперь, когда купол скрылся из виду, мальчик всматривается в каждого встречного, стараясь по языку тела считать его намерения.

Какой-то одинокий велосипедист выруливает на дорожку прямо перед ним так неожиданно, что у Дэнни дыхание перехватывает, – однако велосипедист, даже не оглянувшись, катит прочь. На скамейке сутулится, пряча что-то в ладонях, старик. Но когда они проходят мимо него, он поднимает голову и улыбается, показывая им пакет с кормом для птиц.

Замора ровным шагом идет вслед за Дэнни, гипс придает ему унылый вид. На запасной шляпе уже осело немножко снега.

– Прямо совесть загрызла, что я помогать не могу, – ворчит он. – Но кости ведь не поторопишь, чтобы скорей срастались, верно?

Снегопад прекращается, тучи слегка поднимаются. За освещенным стеклянным куполом Рейхстага даже проглядывает одинокая звезда. Лунный свет очерчивает край тучи золотой каемкой.

– И все? – недовольно спрашивает Син-Син, спрятав руки в карманы. – Я ведь никогда еще толком не видела снега. Надеялась, побольше выпадет.

– Тут еще как выпадет. Просто сейчас для большого снега рановато.

Девочка на миг останавливается, глядя на мостовую: путь перерезает вделанная в асфальт металлическая полоса.

– А это что?

– Тут проходила Стена, – объясняет Замора. – Когда я впервые сюда попал, она еще стояла. Carajo, жутковатое было зрелище – можно было подойти вплотную и помахать караульным на вышке. Можно было разрисовывать Стену. Я нарисовал автопортрет! А теперь осталось всего несколько небольших участков. С ума сойти, как все переменилось!

Но Дэнни торопится вперед, к метро.

– Идемте же! – кричит он.

– Боже, – бормочет Син-Син, – ну что за спешка? Никуда они не денутся, правда?

– Будет тебе, мисс Синг, – обрезает Замора. – Мистеру Дэнни и так нелегко.

– Мне, знаешь ли, тоже чертовски трудно.

Карлик вздыхает:

– Даже не знаю, кого из вас, детишки, мне больше жалко…

Чтобы добраться до другого конца города, им приходится сделать две пересадки. Дорога ведет через туннели метро, огромную гулкую пещеру Центрального вокзала, через плотную толпу, в которую тоже приходится вглядываться, нет ли каких опасностей. Любой из незнакомцев может оказаться членом «Сорока Девяти»: и весь покрытый татуировками хипстер, второпях налетевший на Син-Син, и глядящая на них с другой платформы дама со стальными глазами, в строгом деловом костюме, и шатающийся пьянчуга. Замора всегда привлекает к себе внимание и любопытные взгляды, но теперь приходится разбираться с каждым из этих взглядов: не несет ли он угрозы. От сосредоточенности Дэнни всю дорогу молчит.

«Нельзя терять бдительность, терять способность оценивать ситуацию здраво», – твердит себе мальчик. Но по мере того как они скользят сквозь тьму все вперед и вперед, а кладбище становится все ближе и ближе, он невольно уходит, проваливается в себя. Лица пассажиров вокруг расплываются, угроза «Сорока Девяти» кажется уже не такой страшной – все вытеснено мыслями о том, что вот-вот он окажется на могиле родителей. Теперь эти люди там, под землей, кажутся чужими и незнакомыми. Не привычными мамой с папой, которых уложили покоиться в пробуравленных в земле ямах, а гораздо более сложными личностями, унесшими с собой свои тайны. Загадочными и скрытными…

У лотка с цветами Замора покупает букет алых роз и озабоченно заглядывает в лицо мальчику:

– Пойдет, мистер Дэнни?

– Ага.

Дэнни старается улыбнуться в ответ, но не знает, убедительно ли вышло. Земля под ногами кажется какой-то мягкой, голова – легкой и пустой. Син-Син тоже погрузилась в молчание, идет на полшага сзади, еле волоча ноги, пережевывая свои собственные раздумья на своем собственном языке.

Последнее позвякивание городской электрички привозит троих друзей к крутой Пренцлауэр-аллее, и они снова выходят наружу, на холодный вечерний воздух. Высоко над головой на тонкой бетонной башне сияет, переливаясь от розового до лазурного, шар телебашни.

Замора сверяется с картой:

– Сюда.

Они проходят в ворота через лужицы света, льющегося от редких фонарей, – и оказываются на кладбище. Миг, который Дэнни так давно предвкушал, рисовал в воображении, которого он так жаждал и так страшился, наконец настал.

Похоже, память сыграла с ним злую шутку!

Ему запомнилось угрюмое, неприветливое, унылое место, где над всем господствует строгий и безжалостный порядок, – но сегодня кладбище выглядит гораздо более заросшим, тихим и светлым, чем в его воспоминаниях. Между могилами разбросаны островки вечнозеленых кустарников и маленькие скрюченные деревца. Повсюду свисают кормушки для птиц – с ветвей, столбов, даже самих надгробий. Кое-где видны детские игрушки – словно владельцы играли ими и просто отошли на минутку. У скамьи с мемориальной надписью стоит увитый сухими цветами белый велосипед. В покачивающихся ветвях мелодично поет ветер.

Даже надгробия выглядят необычно: одни сделаны из старых железнодорожных шпал – стоят вертикально, а имена и даты вырезаны или выжжены на дереве. Другие – просто гранитные глыбы. В разноцветных сосудах на некоторых надгробиях посверкивают фонарики и свечи, а в тени переливается розовым светящаяся елочная гирлянда. За кладбищем раздаются детские голоса с залитой светом площадки. И впечатление от всего этого – совершенно нормальное, человеческое. Тут почти уютно.

– Славно, да? – говорит Замора. – Это один художник, друг Лоры, предложил. Решил, подходящее… место. Идем, старина. Тут рядом.

Он бережно берет Дэнни за плечо – и вот они уже на месте. Дэнни глядит на могилу мамы и папы.

Надгробие сделано из полированного гладкого камня – вросшая в землю изящная невысокая арка, по всей длине, от низа до верха, расколотая трещиной шириной полсантиметра, не больше, – безупречно выполненная молния. Чуть-чуть не доходя до верха, эта трещина слегка расширяется, образуя кольцо, в котором покоится слабо мерцающее стеклянное око.

– Старый контактный шар* твоего отца, – говорит Замора, проследив за его взглядом. – Ловко сделано, а?

Дэнни кивает, но все тело у него закоченело. Чувства рвутся наружу, горло сжимает судорога. Он уже видит, как с воем валится на заснеженную землю, всхлипывая и содрогаясь от рыданий… Мальчик проводит рукой по лицу, снова смотрит на могилу. На левой половине надгробия выбиты слова «Гарри Вайт», на правой – «Лили Ву», а снизу, соединяя две половинки, – ясный и резкий символ бесконечности. Под ним маленькими аккуратным буквами начертаны два слова: «Все меняется».