Конкурс красоты в женской колонии особого режима - Виталий Ерёмин

– Ах, вам меня жалко, – после секундной оторопи сделала вывод Лариса. – Знаете, что мне надоело в этом зверинце? Запах. А хорошие духи – это запах воли. Успокойтесь – не я их увела. А может, их вообще никто не уводил? Об этом не подумали?

Выражение лица Катковой не оставляло сомнений, что вопрос этот она задала не для отвода глаз. Тут было о чем подумать перед сном. А сейчас особо размышлять было некогда.

– Над чем вы работаете? – спросила вдруг Каткова. – Что вас больше всего интересует?

– Чего общего у преступной женщины и той, которая никогда не попадет за решетку?

Лариса пожала плечами:

– Ну, зачем же выделять женщин? Может, всех учтем? У тех, кто сидит, и тех, кто не сидит, много чего общего. Украсть – это низко. А обыскивать ни с того ни с сего? Я не крала никаких духов. А меня обыскали. Ну и кто низок?

«Сидишь в дерьме – не чирикай», – вспомнилось Ледневу. Он спросил:

– Ты всегда стараешься быть на высоте?

Но Каткова была, кажется, не из тех, кто легко клюет на комплименты. Она усмехнулась:

– Вот именно, что стараюсь, но не всегда получается. Хочется себя пожалеть, оправдать, а кого-то обвинить. Тут жизнь постоянно устраивает проверки на низость. Особо полетать не получается. Выжить как-то надо, себя сохранить.

– Почему ты отказалась от участия в дефиле?

Девушка расхохоталась. Смех у нее был с хрипотцой. Сказывалось, что часто курила. Отсмеявшись, она о чем-то подумала, и снова расхохоталась. Потом задрала юбку до самого бедра. Там красовался большой татуированный паук, окруженный сетью паутины.

– Зачем ты это сделала? – удивился Леднев.

– Дура была страшная. Ну и от отчаяния. Я чего только с собой не делала. Даже медный купорос пила. Жить не хотелось, понимаете? Ничего вы не понимаете! Что вы вообще знаете о зоновской жизни?

«А ведь она права», – подумал Леднев. Все, что он до сих пор увидел и понял в других женских колониях, казалось ему таким поверхностным, таким несерьезным.

– Хорошо работает! – отметила Жмакова.

Она стояла перед тайным окном, наблюдая за Ледневым и Катковой. Рядом с ней стоял Гаманец.

– Капитально зацепила, – согласился майор.

– С первого дня начала бить клинья, – сказала Жмакова, закуривая сигарету. – Осторожненько так, ненавязчиво. Тонкая сучка. А теперь клиент готов. Психолог хренов.

Гаманец усмехнулся:

– А чего удивляться? Она и хозяина нашего зацепила. Крыша дымится, когда видит ее.

– Шишка у него дымится, а не крыша, – поправила Жмакова.

– Ну и давай создадим им условия, – предложил майор. – Пусть в баньку свозит. Думаю, сучка не откажется.

Для Гаманца не было секретом, что Жмакова спит и во сне видит себя на месте Корешкова. Он поможет ей. А там, глядишь, и она поможет ему вернуться в уголовный розыск.

Выперли его оттуда не только за приписки к процентам раскрываемости и другие злоупотребления служебным положением. А за патологическую лень и практически полное отсутствие оперативных способностей. Опера ноги кормят, а бегать Гаманец не любил даже в молодости. А сейчас уже здоровье не позволяло. Преступления ему удавалось раскрывать главным образом за счет агентуры. Но в годы перестройки милиция быстро растеряла ореол могущества. Агенты стали один за другим выходить из игры. И приструнить их уже не было никаких сил. Больше двадцати пяти лет продержался в органах бесталанный Валерий Сергеевич Гаманец. В былое время вышел бы уже на пенсию и плевал бы в потолок. Но какая теперь пенсия? Один раз в супермаркет сходить. Ему бы успокоиться. Чего плохого в колонии? Работа не бей лежачего. Но у него и здесь хромала отчетность. Не было информации о нераскрытых преступлениях. А это – главный показатель профессиональной работы. В затылок уже дышал молодой заместитель. «Заменят меня здесь, – с тоской и страхом думал Гаманец. – Как пить дать заменят». А в уголовном розыске, откуда один за другим бежали опытные и результативные розыскники, как раз освобождалось одно место за другим.

– Валера, – сказала ему Жмакова, – а тут нет еще одного окна? Откуда на нас сейчас кто-нибудь смотрит?

Этот вопрос она задала не из простой подозрительности. Кабинет оперчасти был спланирован тоже очень хитро. Зайти в него можно было через библиотеку. Дверь находилась среди стеллажей. Любая осужденная, выбирая себе книгу, могла в удобный момент скользнуть в эту дверь. А выскользнуть после беседы с опером – в дверь, выходящую в красный уголок. Все-таки Гаманец не был полным бездарем. Чтобы придумать такую планировку, надо не только мозги иметь, но и дьявольскую хитрость. Все осужденные знали про эти двери. И первое время старались держаться от них подальше. А потом привыкли. Куда денешься. Не перестанешь же вовсе ходить в красный уголок или в библиотеку. И, начав туда ходить, перестали и подозревать друг друга.

– Нет здесь, Вера, второго окна, – успокоил Жмакову Гаманец. – Но Николай Кириллович сейчас придет. Просто странно, что он задерживается. Ну, так что прикажешь?

– Поступай, как знаешь, – уклончиво отвечала Жмакова. – Только ведь для этого случая видеокамера нужна. И учти – в бане пар…

– Что-нибудь сообразим, – отвечал с усмешкой опер.

В таких тонкостях он был большой выдумщик. Но другого потайного окна он не придумал.

– Где купорос-то могла взять? – с сомнением спросил Леднев.

Каткова посмотрела на него снисходительно.

– Никогда не спрашивайте: «у кого?», «кто?», «где?», если хотите, чтобы с вами были откровенны.

– Хорошо. Откуда в зоне мог взяться купорос?

– Это было в тюрьме. А в зону нашу в Ташаузе, это в Узбекистане, при желании можно было завести слона.

– Давай, Лариса, мы к этому еще подойдем. А сейчас давай по порядку, – попросил Михаил. – Начни с того времени, когда все в жизни было хорошо. И вдруг…

Каткова выслушала вопрос с улыбкой. Мечтательно прикрыла глаза ресницами. Ей нетрудно было вспомнить это «вдруг». Эта часть ее прошлого стояла у нее перед глазами.

Она работает в кафе официанткой. Еще несовершеннолетняя, ей нет и шестнадцати лет. Но ее берут за внешность. К тому же она выглядит, как все брюнетки, старше своего возраста. А кафе это облюбовал «Штык» – Игорь Штыков. Приходит со своей бригадой. Все в костюмах «adidas». Не пьют, не курят. Разговаривают без мата. Заказывают в основном овощные блюда и фрукты. Изредка – рыбу. Диету держат. В разборках у кого почки были отбиты, у кого – печень, у кого селезенка.

Официантки называют «Штыка» пробитым. То есть боевой, опытный, авторитетный. В стране бардак, а он – власть. Гоняет на своем джипе, будто один на дороге. Едет на красный свет – гаишники чуть ли не честь отдают. А если кто-то не знает в лицо и машет жезлом, «Штык» сует через стекло стольник баксов и мчится дальше.