Конкурс красоты в женской колонии особого режима - Виталий Ерёмин

– Что с кассетами? – спросил подполковник.

– Все под контролем, – ответил Гаманец.

– Сколько она уже отсняла?

– Сорок две штуки. Шлепает, не считая. Халява, сэр.

– Еще какая халява, – согласился Корешков. – Ты посмотри, что она вытворяет! – неожиданно вырвалось у него.

Поправляя кофточку Ларисы, Мэри задержала руку на ее обнаженной груди. Наверное, хотела, чтобы сосок попал в нужный ракурс. Тюремщикам это показалось странным.

– Ай да янки, – хрипло вымолвил подполковник.

Мэри сказала Ледневу, что съемка закончена. Психолог понимал, что время уходит, и спросил про Агееву. Каткова сказала, что встретились они на пересылке. В подробности вдаваться не стала. А Леднев не настаивал. Ему надоело чувствовать на себе чьи-то взгляды. А в том, что за ними наблюдают, он не сомневался.

– Ну, что? – сказала Жмакова. – Кажется, психолог решил помочь Катковой.

– С чего ты взяла? – спросил Корешков.

Жмакова пожала плечами. Недоумевала, как этого другие не поняли.

Она сняла трубку внутреннего телефона и приказала кому-то:

– Заберите Каткову.

Мэри должна была отснять подготовку женщин к конкурсу красоты. После обеда они с Ледневым отправились к Ставской. Репетиция шла прямо в ее кабинете. Каткова плясала чечетку. Увидев в дверях гостей, она без смущения продолжала выбивать дробь. У нее это получалось, как у заправского танцора. Тамара Борисовна была явно не в настроении, но это не мешало ей смотреть на Ларису с восхищением.

– Хорошо, – похвалила она. – За этот номер я спокойна. За другие номера – тоже. А вот социодрамы… Давайте текст.

– Какой текст? – сказала Мосина. – У нас импровизация. Мы интермедию готовим.

– Без текста вас не выпустят на сцену.

– Ну и не надо, – сказала Агеева.

Сегодня она выглядела совсем плохо. Кашляла чаще обычного. Было непонятно, как же будет петь.

Тамара Борисовна оглядела конкурсанток:

– Что? Ни у кого нет текста?

– Мы не писатели-сатирики, – сказала Каткова. – У нас мозги по ходу дела работают.

– Я сегодня по мозгам из-за тебя уже получила, – сказала ей Ставская. – Хочешь, чтобы меня после конкурса уволили?

– Ну что вы, начальница, – Катковой стало неловко: она поняла, что у Тамары Борисовны серьезные неприятности.

– Идите, пишите текст.

Зэчки вышли. Удивительно, но от их прежней вражды не осталось и следа. Неужели помирились? Или договорились держать себя в руках?

Тамара Борисовна предложила кофе. Мэри и Леднев не отказались. От кофе пахло духами. Но никто не удивлялся.

– У Катковой есть неснятые взыскания? – спросил Михаил.

– И не одно, – Ставская вздохнула. – Страсть как любим показывать свой характер. – Она даже не замечала, что так обычно говорят матери – о себе и о своем ребенке. – Вы хотите сказать, что может потребоваться хорошая характеристика? Я об этом уже думала. Я уговорю Корешкова, он подпишет. Она вам все рассказала? Там есть за что зацепиться?

– Для обвинительного приговора требуются веские доказательства. Для оправдательного приговора достаточно сомнений, – сказал Леднев.

Тамара Борисовна покачала головой:

– Не про нашу систему это сказано.

– Попытка не пытка, – бесстрастно сказал Михаил.

На самом деле история Ларисы Катковой тронула его. Он чувствовал, что готов ради этой девушки в лепешку расшибиться. Пусть хотя бы год ей скинут, а лучше все три, что остались.

Но он знал также, что психолог не должен входить в чье-то положение, пока не получит объективных результатов. Пребывание в колонии подходило к концу, а он главный свой интерес так до сих пор и не удовлетворил.

– Тамара Борисовна, – обратился он вкрадчиво, – скажите, если не секрет, сколько в вашем отряде истеричек.

– Каждая вторая, – не задумываясь, отвечала Ставская, окидывая Леднева недоумевающим взглядом.

– А за счет чего отряду удается постоянно перевыполнять план?

– Ах, вот вы о чем! – отрядница поняла, наконец, к чему он ведет. – Я тоже когда-то относилась к этому вопросу с отвращением. А зэчки надо мной посмеивались: вам не понять, вы не любили. Теперь я в этих тонкостях разбираюсь. Самая страшная тягота неволи, Михаил Владимирович, – половая изоляция. По корану, если муж не посетил жену в течение двух месяцев, она имеет право подать на развод. А тут женщины не имеют мужчин годами. Они хоть и преступницы, но у них тоже есть гормоны. Я уж не говорю о том, что преступники – тоже люди. Им и любить кого-то хочется, и чтобы их кто-то любил. На свободе женщина чувствует себя полноценной, когда она замужем. То же самое здесь, когда у нее есть половинка, семья. Понятно, что это суррогат семьи. Но сколько это слово ни закавычивай, смысл не поменяется. Я ни от кого и не скрываю: большая часть моего отряда разбилась на такие семьи. Я этого не поощряю, но и не преследую. Считаю это бессмысленным садизмом.

– Но женщина так устроена… – сказал Леднев. – Она склонна разрушать чужое семейное гнездо.

Ставская и не думала это отрицать:

– Естественно! – воскликнула она. – Большинство пар – взаимщицы. Надеюсь, вам не надо объяснять, что это такое. Но немало и таких «семей», где есть ярко выраженные «мужчины». Они ведут себя, как настоящие мужики. Паразитируют, меняют партнерш, поколачивают «жен». А некоторые «жены» готовы даже на преступление пойти, только бы ублажить «мужей». Воруют на фабрике материал, меняют его на чай или теофедрин. На почве гомосекса немало невротических расстройств и преступлений. Но нельзя с этим бороться теми методами, которые нам предписывают сверху.

– Значит, Мосина иногда надоедает Агеевой? – спросил Михаил.

Ставская удивилась:

– Надо же! Как вы заметили? Глядя на вас, я вообще удивляюсь, как вы можете разбираться в женщинах.

Вечером за ужином Мэри была молчалива. Совсем плохо ела.

– Я тебе проиграю, – сказала она надтреснутым голосом. – Мои снимки не отразят всего. И никто на моем месте этого бы не сделал. Ни один мужчина. Это невозможно.

«Она все время соревнуется с мужчинами, подумал Леднев. – Что ж, это правильно. Иначе не станешь первой среди женщин».

– Лариса сказала, что ты хочешь ее освободить. Это правда? – спросила Мэри.

– Шансов маловато, но я попытаюсь.

– Но у тебя есть семья.

Ах, вот, что у нее на уме. С какого потолка эти подозрения? Он и эта Каткова… Что между ними может быть общего? Как у Мэри вообще зародилась эта мысль? Неужели это ревность? Бог мой, неужели?! А почему нет? Если предположить это, тогда многое непонятное становится вполне объяснимым.