Проклятие Матери гор - Ростислав

ничего не замечал.

Грогар, прислушиваясь к поэтическому лопотанию недомертвеца, начал припоминать авторство строк. Вот Ардамен, несомненно, имя героя поэмы Робера Лёпьеже «Ардамен и Паатика». Произведение сие, наполненное светом небывалого вдохновения и силой мудрого слова, было невероятно популярно лет сто назад, однако бесславная кончина сеньора Робера, казненного за прелюбодейство и содомию, поставило крест на поэме, и она постепенно забылась.

Также он узнал сонеты Брю из Прикрата, оды Донта Дарга, стихи безымянного отрока из столицы, прозванного Протэосский Бунтарь… и внезапно осознал связь меж всеми вышеназванными певцами.

Все они умерли, не достигнув и тридцати лет, а Протэосскому Бунтарю, если верить описаниям современников, присутствовавших на казни, едва-едва стукнуло пятнадцать.

Брю – страстный необузданный трубадур – задушил свою возлюбленную Анну, узнав об ее измене, за что был осужден на пожизненную каторгу в Хоордане – поистине адовом месте. Там он не протянул и двух месяцев: белая чума, или чахотка – бич всех узников Великих Болот – сожгла его.

Донт Дарг оказался убийцей, душегубом и мучителем (хотя многие в этом сомневались, сочтя показания свидетелей клеветой, на что имелись основания) – толпа разорвала поэта прямо на пороге его дома, на глазах у матери и сестер.

Бунтарь – никому не известный юноша (таинственная личность, никто не знал ни его имени, ни кто он и откуда), будучи просто феноменальным импровизатором, огромнейшим талантом, читал свои стихи на рынках, на площадях, в местах празднеств и гуляний, при этом призывая народ к восстанию, свержению короля Кнуда Смутьяна и преданию смерти всех господ. Произведения его сохранились благодаря… палачу – ему-то и передал на сохранение единственную тетрадь Бунтарь.

– Удивительно начитанным человеком был наш разлюбезный Ардамен, – прошептал Грогар и еще разок взглянул на него. – Кто он, как ты думаешь, друг мой Лунга, и какого черта его занесло сюда?

Лунга только пожал плечами.

Дьярв Лёлинг продолжал удрученно молчать. А вот Лилия донимала Лунгу расспросами, и ясно было, что бедный слуга совершенно не умеет общаться с детьми.

– Скажи, дядь Лунха, а поцему ты слусаесся Логала? Ты сто, ему деньги не отдал?

– Э, нет. Деньги? Нет, наверное…

– А, я знаю – ты лаботник, а дядь Логал – сталоста! Потому сто ты бедный, а дядь Логал – богатый! Да-да! Вот мой дед Прокоп тозе был сталостой. Одназды он велел… это… повесить Бойко и Лиду за то, сто они умелтви… ли, да, вот так – у-мел-тви-ли свое дитятко!

– Боги! О чем ты говоришь, дитя мое?! Не надо…

– Да-да-да! Не велишь? Все так и было! Бойко был плохой, и Лида тозе – они и забыли пло дитятку-то, а ево свиньи зглызли. Узас!

– Вот оторва, а? – спросил Грогар. – Сколько ж тебе лет, красавица моя?

– Я узе больсая, мне двадцать лет!

– Сколько-сколько?

– Двадцать, – серьезно повторила девочка и начала считать, старательно загибая пальцы: – Один, два, четыля, десять, а потома двадцать! – И радостно продемонстрировала Грогару пятерню.

– Так тебе пять лет, а не двадцать.

– Нет, двадцать, меня так тетка Муня учила!

– Так она была не права.

Лилия сердито постучала кулачками по шляпе, а значит, и по голове Лунги.

– Не споль! Я знаю! Двадцать!

– Пять! – со смехом отвечал Грогар.

– Нельзя перечить старшим! – фальшиво пригрозил Лунга. – И… бить по голове тоже… нельзя.

– Это правда, красавица моя, – хохотал Грогар. – У Лунги на плечах ведь не барабан! Чего ты его так колотишь? Ну-ка, уймись. Ишь, разбаловалась.

– А мне нлавица ево шляпа! Она мяхкая и смесно мнётца!

18

Вечерело. Грогар ликовал: им удалось пройти немало, и если хватит сил еще и на ночь, то к утру они смогут достичь заброшенной охотничьей деревушки, которая, как предполагал Лёлинг, находилась неподалёку от Северных Врат. День-два – и свобода. Свобода, черт побери! Теперь-то он понимал ей цену, ох как понимал!

Если не случится ничего плохого.

Лунга внезапно остановился и с тревогой всмотрелся в и без того темную чащу. Прислушался. Грогар сразу же обмер. «Ну вот и сглазил…» Лунга обладал прямо-таки звериным чутьем, в придачу и отменным зрением, – именно поэтому ярл и взял парня на эту злосчастную охоту.

– Что?

– Кто-то там есть…

Лёлинг застонал и упал на колени.

– Уверен?

– Мы умрем, умрем… – Ученый схватился за голову.

– Умрем, – точно эхо, отозвался Ардамен. – С колен нам не подняться боле. В нас с детства убивали волю…

Грогар ругнулся, схватил старика, поднял его, грубо встряхнул, толкнул вперед.

– Бежим! – гаркнул он. – Бежим к горам, авось магическое, чтоб его, кольцо сдуло подальше от предгорья. Там укроемся, если успеем. Эх, а так все хорошо шло…

– Нам конец, – шептал Лёлинг. – Мы умрем… Никто еще… не уберегся от зверя.

В этот момент Грогар краем глаза заметил, как колыхнулись справа от него кусты.

– Берегись! – закричал он, но Лунга уже заметил опасность и тут же прыгнул в сторону. Лилия от неожиданности завизжала, вцепившись ему в уши.

Грогар замешкался, он хотел схватить замершего, будто в ожидании гибели, ученого, увлечь за собой, но понял, что не успеет. И растерялся.

Затем он почувствовал запах – запах крови, гнилого мяса. В воздухе мелькнула тень. Грогар отшатнулся, и в каком-то миллиметре от его горла просвистели чьи-то острые когти. Падая, он услышал высокий, быстро захлебнувшийся крик. За ним послышалось утробное, чавкающее рычание. Грогар больно упал на спину, глухо охнул; голова закружилась.

Он не помнил, сколько пролежал, – ему показалось, что целую вечность, хотя на самом деле прошло всего несколько секунд.

Затихал, удаляясь, крик девочки – Лунга убегал, спасая ребенка.

Опомнившись, Грогар сразу же вскочил. В свете заходящего солнца перед ним предстало существо, похожее на пса, но размерами едва ли уступающее медведю, поджарое и практически голое: жесткая, похожая на иглы шерсть присутствовала только на гриве; жуткая окровавленная морда чем-то напоминала морду бультерьера, хотя вряд ли этого мерзкого вонючего зверя, изо рта которого стекала, раскатываясь по страшным клыкам, вязкая, пропитавшаяся кровью слюна, можно было назвать этим милым словом.

Они секунду смотрели друг другу