Белый танец - Рита Навьер

А среди ночи ей вдруг стало плохо. Я спала чутко и услышала её хриплые стоны. Не сразу сообразила, что это за звуки, потом перепугалась, примчалась в большую комнату.

Мама металась во сне по своей тахте и тяжело, сипло дышала.

Я сначала решила, что ей просто снится дурной сон – с мамой так бывало, – попыталась её разбудить и тогда заметила, что она буквально пылает. Ждала потом до утра, когда будет прилично пойти к соседям и вызвать скорую. Я бы и ночью к ним обратилась или сбегала до автомата, да мама запретила: к соседям – неудобно, до автомата – опасно. Вечно думает о ком угодно, только не о себе.

И тут тоже: врач скорой понавыписывал лекарств и велел лежать, а она, чуть-чуть сбив аспирином температуру, уже на другой день собралась бежать на работу. Даже нет, не на настоящую свою работу, не в больницу, а к этим богачам-эксплуататорам.

Как я её ни останавливала, как ни пыталась убедить, что люди без её борща и чистых полов не пропадут, а она себя этим только гробит – бесполезно. Ответственность и долг превыше всего.

– Мама, – возмущалась я, – ты на себя посмотри! Ты же по стеночке ходишь, тебе лечиться надо. Ну неужто эти буржуи хоть раз сами не смогут помыть за собой посуду?

– Ты не понимаешь, – спорила зачем-то мама, – я не могу так. Я пообещала, слово дала, люди ждут, надеются…

– Мама! Ты так говоришь, как будто речь идёт о жизни и смерти, а не про обычную уборку. Ну отлежись дня три, не зарастут же они грязью за это время.

– Не в том дело, Таня. У них там какое-то важное семейное торжество завтра. К нему надо квартиру всю отмыть, помочь с готовкой. Ну никак нельзя людей подвести…

В общем, к этим гадам-белоручкам пошла вместо мамы я. Ну а что было делать? Мама никак не соглашалась остаться дома, а отпустить её, больную, я тоже не могла. Правда, я пообещала ей, что пойду после школы, а сама прогуливала второй день. Но отсидеть пять уроков, а потом ещё и тряпкой орудовать – это для меня чересчур.

Так что в половине девятого утра я уже стояла перед двойной деревянной дверью с латунным номерком 16.

Настроившись морально, вдавила кнопку звонка, и по квартире прокатилась мелодичная трель. Несколько секунд спустя с той стороны процокали к двери, затем ещё несколько секунд я ждала, пока отопрут один за другим замков, наверное, десять.

Наконец, хозяйка – дама вовсе не пожилая, как я почему-то думала, – впустила меня в барские хоромы. Именно хоромы! Да у нас вся квартира вместилась бы в один их коридор. Помимо прочего, такую площадь перемыть – это же без рук, без ног останешься.

Я совсем пала духом, но делать нечего, раз уж взялась за гуж.

Хозяйка представилась Галиной Ивановной.

Сильно я её не разглядывала – опасалась, что не сумею скрыть неприязнь. Заметила только её шёлковый бордовый халат с кисточками и тапки, остроносые, бордовые и почему-то на каблуке, хоть и невысоком. Разговаривала она со мной, может, и снисходительно, но во всяком случае дружелюбно. Даже предложила попить чай, от которого я, конечно же, отказалась. Тогда она сразу перешла к делу и расписала весь фронт работ. Я слушала, виду не подавала, но сама думала: я вообще сегодня уйду домой?

Начала я с кухни. Почистила столовые приборы, помыла фасады шкафов, плиту и уже устала.

Хозяйка снова предложила чай, на этот раз отказываться я не стала. Наоборот, будто ей назло выпила две большие кружки сладкого, крепкого, горячего чая, а заодно смела половину курабье из вазочки. На потомков аристократии я не претендую, так что и стесняться собственного аппетита мне необязательно.

– Таня, ты тут заканчивай и приступаем к гостиной.

Цокая своими тапочками на каблуках, Галина Ивановна скрылась где-то в глубине их необъятной квартиры, а я принялась намывать пол.

На стене голосило радио, развлекая меня концертом по заявкам. Диктор поздравлял врачей, комбайнёров, трактористов, учителей – эту болтовню я пропускала мимо ушей, – а потом включал песню.

Под «Вологду» я почти добралась до порога, когда увидела перед собой чьи-то босые мужские ноги. Мы разве с хозяйкой здесь не одни?

Я удивлённо подняла голову и умерла на месте...

Надо мной возвышался комсорг. Он таращился на меня так, будто я привидение. А я и мечтала в тот момент стать привидением, раствориться в воздухе – была и нет. Скрыться любым образом от этого позора и унижения.

Но пока я всего лишь окаменела, превратилась в изваяние, не способная ни говорить, ни двигаться. Нет, кажется, подняться с корточек я всё-таки сумела. Пульс колотился в ушах, и лицо нестерпимо горело от стыда. Почему? Ну почему такая подлость случилась со мной? И почему мама не сказала, что ходит к Шевцовым? Я, конечно, не спрашивала, не желала знать, отказывалась даже думать, потому что противно это, но утром-то, когда я направилась сюда, почему она не сказала, у кого мне придётся убирать?

Наверное, впервые я злилась, по-настоящему злилась на мать. До скрежета зубовного, до клокочущей ярости.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ То, что она на них работала – уже позор нестерпимый, а тут ещё я… на карачках… перед ним… Мне выть хотелось, и мчаться отсюда прочь. Хотелось больше никогда-никогда его не видеть. И я, наверное, сбежала бы, но тут снова появилась Галина Ивановна. Что она говорила – я даже не разобрала сквозь бешеный стук сердца. Отвернулась, пытаясь взять себя в руки: сейчас надо успокоиться. Я попыталась просто ни о чём не думать – оставить самоедство на потом. А пока доделать то, что начала, на автомате, как робот.

Когда я снова оглянулась – его уже не было. Однако видеть его таким – всклокоченным, босым, полуголым и с шальным взглядом – было, мягко говоря, непривычно. И почему он, чёрт возьми, не в школе? Тоже заболел? Как не вовремя!

***

Галина Ивановна придирчиво оглядела кухню. Может, ей и не очень понравилась моя уборка, но, во всяком случае, она ничем недовольство не выразила. Впрочем, одобрения тоже. Она прошла к холодильнику, достала оттуда кастрюлю, поставила на плиту, включила газ, повернулась ко мне.

– Сейчас компот немного подогреется, ты его процеди, вон там ситечко, налей в графин и отнеси Володе. Ах, да. Графин у него в комнате. Принеси, будь добра, ну и другую посуду, какая там есть… и вымой. И компот как раз подогреется. Его комната – в конце коридора, последняя дверь.