Молодой Сталин - Саймон Себаг-Монтефиоре

Кеке приехала с ним в Тифлис и на несколько недель осталась в городе, чтобы помочь сыну обосноваться. Она шила и подавала еду в семинарии – конечно, Сталин этого стеснялся и, возможно, поэтому сначала был замкнут. Сочтя свой долг исполненным, она вернулась в Гори. С этого времени и до ее смерти через сорок лет Сталин писал матери, в том числе из ссылки, с исправным постоянством (особенно когда ему нужны были деньги или одежда), но все больше от нее отдаляясь. Он никогда по-настоящему не вернулся к матери; от нее он унаследовал огромную энергию и острый язык, но саму ее выносить не мог1.

Бесо, живший где-то в Тифлисе, каким-то образом напал на след Сосо и решил, что тот обеспечит ему деньги на выпивку. Он явился к ректору семинарии и потребовал отдать ему сына: “Исключите его, он должен заботиться обо мне!” Сталина это “не тронуло”: он хотел облегчить “страдания Бесо и подобных ему”, но отец внушал ему отвращение.

Сталин вспоминал, что однажды к нему пришел сторож и рассказал, что у входа его ждет отец. Сосо спустился вниз и увидел Бесо. Тот даже не спросил сына, как он поживает, и стал упрекать его, что он совсем забыл отца. Бесо сообщил, что уезжает работать в другой город.

– Откуда я возьму деньги, чтобы тебе помочь? – ответил Сталин.

– Замолчи! – крикнул Бесо. – Дай мне хотя бы три рубля, не будь таким же подлым, как твоя мать!

Сосо попросил его не кричать и пригрозил позвать сторожа, если отец немедленно не уйдет. Угроза подействовала – отец ретировался на улицу, что-то сердито бормоча2.

На каникулы Сосо отправлялся в Гори, чтобы навестить не чаявшую в нем души Кеке. Даже “хотя у него уже начинала расти борода, он жался ко мне, как пятилетний”. Но гораздо больше времени он проводил со своим богатым другом, хромым Михой Давиташвили в деревне Цроми. Вернувшись в семинарию, Сталин начал успевать еще лучше и показал пятый результат в классе. И еще он начал всерьез писать стихи.

В конце учебного года Сосо отнес свои стихотворения в редакцию знаменитой газеты “Иверия”, где его принял величайший поэт Грузии – князь Илья Чавчавадзе. Это был националист-романтик, убежденный, что Грузия должна быть аграрной страной, а управлять ею должна просвещенная аристократия.

Стихи произвели на князя впечатление: он показал рукопись подростка редакторам. Он отобрал для публикации пять стихотворений – неплохое достижение. Чавчавадзе называл Сталина “юношей со взором горящим”[36]. В Грузии Сталиным восхищались как поэтом, прежде чем он стал знаменит как революционер3.

Грузины считали свою страну угнетенным царством рыцарей и поэтов. Стихотворения Сталина в “Иверии”, напечатанные под псевдонимом Сосело, получили известность и стали пусть не первостепенной, но классикой: они публиковались в антологиях грузинской поэзии до того, как кто-либо узнал имя Сталин. В 1916 году первое стихотворение Сталина “Утро” было включено в “Дэда эна”, сборник-букварь для детей, выходивший с 1912 по 1960 год. Оно сохранялось и в последующих изданиях, иногда приписываемое Сталину, иногда нет, вплоть до времен Брежнева.

Теперь у Сталина был подростковый тенор, и говорили, что с его голосом он мог профессионально заниматься пением. Поэзия – еще один талант, который мог бы направить его на другой путь и увести от политики и кровопролития. “Можно лишь пожалеть – и не только по политическим соображениям – о том, что Сталин предпочел революционную деятельность поэзии”, – считает профессор Дональд Рейфилд, переведший стихи Сталина на английский. Их романтическая образность вторична, но прелесть этих стихов – в утонченности и чистоте ритма и языка.

Размер и рифмовка стихотворения “Утро” прекрасно выдержаны, но похвалы Сталину снискала изысканная и не по годам зрелая работа с персидскими, византийскими и грузинскими мотивами. “Неудивительно, что патриарх грузинской литературы и общественной мысли Илья Чавчавадзе охотно согласился напечатать “Утро” и по меньшей мере еще четыре стихотворения”, – пишет Рейфилд.

Следующее стихотворение Сосело, восторженная ода “Луне”, говорит о поэте еще больше. В мире горных ледников, где правит божественное провидение, неистовый и угнетенный изгой стремится к священному лунному свету. В третьем стихотворении Сталин разрабатывает “контраст между буйством природы и человека с одной стороны и гармоничностью птиц, музыки, певцов-поэтов – с другой”.

Четвертое стихотворение наиболее красноречиво. Сталин создает образ пророка, гонимого в своем отечестве, странствующего поэта, которому подносит чашу с ядом его собственный народ. Семнадцатилетний Сталин уже рисует себе “маниакальный” мир, где “великих пророков ожидает лишь травля и убийство”. Если в каком-то стихотворении Сталина “есть avis au lecteur” (“предупреждение читателю”), полагает Рейфилд, то уж точно в этом.

Пятое стихотворение Сталина, посвященное любимому поэту грузин, князю Рафаэлю Эристави[37], принесло ему наряду с “Утром” наибольшую поэтическую славу. Именно оно заставило сталинского “инсайдера” в Госбанке подсказать Сталину, когда устроить ограбление на Эриванской площади. Это стихотворение удостоилось включения в сборник к юбилею Эристави в 1899 году. Здесь упоминаются и струны лиры, и жатва крестьянским серпом.