Гарем - Кэти Хикман

— Но я не понимаю, почему таксист привез меня именно сюда.

— Вы же собираетесь остаться у нас надолго.

Тон женщины не допустил и тени вопроса в это предложение, скорее оно прозвучало утвердительно.

— Возможно. — Элизабет насупилась. — Но не припоминаю, чтобы я сообщала об этом водителю.

— Был поздний час. — С преувеличенной тщательностью пальцы женщины смахнули невесомую белую пушинку с рукава платья. — Не сомневаюсь, он обратил внимание на то, что ваш чемодан весьма велик.

И золотые подвески в ее ушах заплясали от смеха.

Стамбул, вечером 31 августа 1599 года

В тот вечер, когда Селию должны были ввести в опочивальню султана, никого из старшей прислуги не оказалось во Дворце благоденствия. Странная случайность, которая означала, что церемонию омовения, включавшую в себя также умащение тела душистыми маслами, окуривание благовониями одежд, выбор украшений и платья и многое другое, что являлось необходимым ритуалом для каждой новой наложницы, придется выполнять карие Лейле, помощнице распорядительницы омовений.

Теперь уже никто не помнил тот день, когда карие Лейла появилась во Дворце благоденствия. Между женщинами гарема шли разговоры о том, что ее привезли сюда совсем юной, даже раньше самой валиде Сафие, и что теперь она является едва ли не единственной из тех, кто служил еще старой валиде Нурбанэ при ее управительнице гарема, всевластной Янфреде-ханум, служил еще до того, как сразу после смерти султана Мюрада большая часть его охраны, женщин и дочерей была перевезена — и это тоже было давним обычаем — в старый дворец Ески-сарай.

— Его называют еще Дом слез, — объясняла карие Лейла, когда та или другая из молодых да любопытных расспрашивали ее о прошлом. — Я помню тот день, когда все они исчезли. Помню, как мы плакали тогда. И как погубили всех молодых царевичей, всех до одного, потому что того требовала безопасность нового султана. — Ее и без того постоянно слезившиеся глаза наполнились влагой. — А некоторые из них только появились на свет. Мы оплакивали их так горько, что наши глаза чуть не вытекли вместе со слезами.

Карие Лейла — теперь ее кости скрутил ревматизм, а морщинистое лицо приобрело ту невыразительность черт, которую часто придает старость — никогда, даже в самом нежном возрасте, не была красива настолько, чтобы привлечь взгляд султана. Невольницей попав в сераль, она, что было в обычаях дворцовой челяди, прошла обучение в каждом из хозяйств, и под конец была назначена помощницей распорядительницы омовений. Не будучи ни особенно толковой, ни тщеславной — по крайней мере, так доносила о ней молва — она не достигла высших ступеней иерархической лестницы, но стала своеобразной приметой жизни дворца, последним ветхим звеном, связывавшим день нынешний со старыми временами, экспертом по ритуалам и этикету.

— Конечно, изучала она не только правила этикета, эта Лейла, — обмолвилась как-то одна из прислужниц в присутствии Айше и Кейе.

— Уж ясно. Поговаривают, что ей-то все трюки досконально известны, — согласилась с ней вторая.

— О каких трюках вы говорите? — поинтересовалась Селия.

Но те сначала лишь удивленно уставились на нее, а потом рассмеялись.

— Ты должна подкупить ее, тогда она согласится тебе все рассказать, — с обычной своей рассудительностью заявила Аннетта в то самое утро, когда Селия узнала новость о том, что она — гёзде.

— Подкупить? — Девушка была поражена.

— Дать ей денег, балда. Тебе удалось сберечь хоть сколько-нибудь?

— Да, как ты мне велела. — И Селия показала свой кошелек подруге.

— Целых сто пятьдесят асперов![21]Молодец. — Аннетта быстро пересчитала деньги. — И у меня есть сотня. Что я тебе говорила? Нельзя тратить деньги на всякие дешевые пустяки, как делают другие. Наше ежедневное содержание мы с тобой должны расходовать с пользой для нас. Вот, держи.

— Аннетта, я не могу…

— Не спорь. Отдашь ей, и все.

— Но это же целых двести пятьдесят асперов!

— Возможно, не больше недельного жалованья нашей милочки Лейлы, — высказала предположение догадливая Аннетта, — не так уж много за опыт, приобретенный за всю ее долгую жизнь. По крайней мере, мы надеемся услышать именно об этом. Могу только сказать, для нас было б совсем нелишним ее расположение! Помню одну поэму, которую мать моя часто читала, конечно, еще до того, как отправила меня в монастырь. «Cosi dolce е gustavo divento/ Quando mi trovo in letto…» — И Аннетта насмешливо и наскоро перевела эти строки с итальянского: — «Как нежна и обольстительна/ Становлюсь я в постели с любимым,/ Тем, кто любит меня и милует,/ Тогда радости наши превосходят все наслажденья пределы». Вот ты и должна выяснить, как стать такой нежной и обольстительной. Больше от тебя ничего и не требуется, бедная моя подруга!

Селия наклонилась и, прижав обе ладони к левой стороне груди, издала едва слышный стон.

— Почему не ты оказалась на моем месте?

— С чего бы? — сердито переспросила Аннетта. — Потому что я выросла в борделе? Святая мадонна, этого не будет.

— Нет, что ты. Просто ты кое-что знаешь о таких вещах.

— Ничего я не знаю, милая Селия. Ничего.

— Нет, знаешь. И ты такая сообразительная. А я, — Селия в отчаянии заломила руки, — я в полной растерянности.

— Тсс! Ты что, с ума сошла, говорить такое? — Аннетта со злостью ущипнула подругу за руку.

— Ой!

— Разве ты сама не видишь? Еще не заметила, как все смотрят на тебя сейчас, когда ты оказалась гёзде? Так что избавь нас, ради бога, от своих девических замашек. — Голос подруги звучал непривычно строго. — Перед нами возникла возможность спасения, моя дорогая, с этим не шутят. И возможность, которая может оказаться единственной.

За Селией пришли в тот же день к вечеру и без всяких церемоний и уговоров отвели в личный хаммам самой валиде. Карие Лейла уже ждала ее там.

— Раздевайся, раздевайся, нечего ломаться.

Пожилая женщина будто ощупала ее взглядом. Глаза у нее были, как заметила девушка, удивительно голубыми, так что даже белки их казались не белыми, а чуть синеватыми.

Ее служанка, девочка-негритянка лет двенадцати, помогла Селии освободиться от туники и платья. Она показалась девушке такой испуганной, что едва осмеливалась поднять голову, а уж тем более посмотреть кому-нибудь из них в лицо. Ее руки с розовыми маленькими ладошками так дрожали, что казались лапками птицы, когда она, путаясь, принялась расстегивать длинный ряд перламутровых пуговичек на платье Селии.