Как делать погоду - Улья Нова

0 х 4 = 0

0 х 5 = 0

0 х 6 = 0

0 х 7 = 0

0 х 8 = 0

0 х 9 = 0

Из таблицы в кабинет и вообще в окружающую среду сочились торжество, суровая истина и быль, с которыми спорить бессмысленно. Я поежился. И похолодел. Были у меня на то и другие веские основания. Ведь главный редактор сатирического журнала «Индюк», легендарный журналист Алексей Груздев сидел передо мной в необъятном кожаном кресле, невозмутимо курил, что-то обдумывал и без доверия сверлил меня взором сытого хищника.

Накануне, стараясь как-то подготовиться, наводя при помощи поисковой системы Google справки, я выяснил, что Алексей Груздев работает журналистом с пеленок. Не было в столице газеты, к которой бы он не имел отношения. Не было в стране знаменитого журналиста, которого бы он не выдрессировал, хоть раз не обозвал пнем и не благословил. За это его негласно считали акулой журналистики, упырем и гранитной глыбой. Некоторые недоброжелатели утверждали, будто бы на четверть Алексей Груздев – волк. Завистники поговаривали, что все, к чему ни прикоснулся Алексей Груздев, моментально теряло смысл, утрачивало человеческий облик, частично умирало, сильно искажалось. А чаще всего превращалось в пыль, быль, боль, моль, проще говоря – в полный ноль. Но очевидцы свидетельствовали, что те люди, вещи, события и факты, которые выстояли и не потеряли смысл при столкновении с главным редактором Груздевым, впоследствии всегда и всюду были признаны настоящими, ценными и живыми. Доброжелатели и ученики в благодарственных статьях подтверждали: все, что было хоть мельком замечено и зафиксировано в уме главного редактора, автоматически начинало существовать в этом мире. И напротив: то, что не было замечено утомленным, недоверчивым взором Алексея Груздева, подлежало немедленному забвению и последующему окончательному небытию.

Рассказывали, что главный редактор, многие годы работая в центральных газетах и журналах, мастерски навешивал ярлыки на события и людей. С годами он так наловчился, что его ярлыки накрепко прирастали и потом десятилетиями никто не мог их отодрать. К примеру, в какой-нибудь статье или новогодней реплике главный редактор называл зеленое белым и совсем скоро зеленое начинало всем казаться белым. А потом зеленое и вправду белело под воздействием времени, химикатов или солнца. Таким образом, главный редактор всегда оказывался прав. И он настолько привык к этому, что больше не подвергал сомнению свои мысли и ощущения.

И вот я замер на краешке стула, а гранитная глыба и упырь без интереса, а скорей по привычке, выработанной годами, изучал, кто перед ним такой. У него был маленький и недовольный голубой глаз, а другой глаз скрывался за джинсовым кружком. Но и одного глаза Алексею Груздеву вполне хватало. Его внимательный, безжалостный взгляд прорезал насквозь. Нельзя сказать, что от этого делалось уютнее, становилось легче дышать. По-видимому, пристальный изучающий взгляд обычно и вынуждал наблюдаемых сжаться, принять оборонительную позицию. И тут-то в сжатом, сгруппированном состоянии о человеке можно было сразу сказать, кто он такой. Навесить ярлык или, посчитав пустым местом, больше не принимать всерьез. И Алексей Груздев, которого с уважением и страхом именовали Груз, выдыхая в потолок узорчатый сизый дым, выжидал, когда я растеряюсь, насторожусь, чтобы меня можно было определить единственным словом, напечатать это слово крупными буквами и навеки налепить ярлык мне на лоб. Или, посчитав пустым местом, окончательно смешать с небытием. Но беда состояла в том, что определить меня единственным словом главному редактору не удалось.

Я давно не был студентом. Места работы, зарплаты и редкие премии не успели отразиться на моем лице. На мне не было опознавательных знаков: всех этих сережек и гаек в ушах, выстриженных висков, кожаных фенек с Кипра, этнических бус или толстых золотых браслетов. Непослушные волосы, доставшиеся мне от отца, отливали золотисто-русым на солнце, пепельным – в тени и требовали для описания нескольких прилагательных. Предметы моей одежды могли оказаться барахлом, что валяется внавалку на распродаже в окраинном торговом центре. Но при желании их можно было принять и за искусственно состаренные вещи из бутика для состоятельной молодежи и молодящихся седых москвичей. Я, Митя Ниточкин, парень двадцати девяти лет отроду, был бледноват, расплывчат, неопределим. Если верить магу и чародею, меня оплетала бобина ниток, невидимых глазу обычного человека. Но главный редактор не был обычным. Его глаз был наметан. И все же он ничего не мог понять. От этого легендарный журналист Алексей Груздев начал раздражаться. Я это почувствовал, но не смутился. Я и сам задумался, кто передо мной. Захотелось определить его одним словом, написать слово крупными буквами и прилепить ярлык ему на лоб. Это оказалось тоже нелегко. Сначала я подумал, что слово главного редактора – «надменность». Потом мне подумалось, что его слово все же «пресыщение». Или «пустота». А может быть, «тоска». Хотя, возможно, в кожаном кресле передо мной прикуривал вторую сигарету человек-пепел. Или принявшая человеческий облик усталость. Не обращая внимания на парочку, нетерпеливо ждущую ответа, он со вздохом обратился ко мне:

– Я представлял вас старше. Думал, придет кто-нибудь с опытом, с вызревшими идеями, а вы что?

Это означало, что с первого же взгляда я обманул ожидания, разочаровал всем своим обликом. Поэтому, помня сведения, почерпнутые из поисковой системы Google, я приготовился прямо сейчас превратиться в пустое место и смешаться с небытием. В принципе можно было застегивать куртку и уходить. Поэтому терять было нечего, я немного съехал со стула, закинул ногу на ногу. И разглядывал погремушки, которыми завален редакторский стол.

Судя по выражению лица, главный редактор действительно очень устал от всего вокруг. Его ничего не радовало. Разбросанные по кабинету индюки в виде брелоков, точилок, запонок и настенных магнитов ему надоели. Отряд новеньких заводных индюков с лиловыми этикетками на ногах его бесил. От ноутбука главный редактор окосел, хоть и был одноглаз. От чтения присланных в редакцию фельетонов он осовел. И был он очень зол. И увесистая цыганская серьга в его ухе не сверкала.

Причину расстройства Алексей Груздев тут же поспешил сообщить мне. Он, видимо, считал своим долгом донесение разнообразных сведений о своей жизни до окружающих. Чтобы все вокруг были в курсе, что с ним происходит. Я узнал, что дела редакции из рук вон плохи. «Индюк», легендарный сатирический журнал, выходивший в былые годы тиражом более 5 миллионов экземпляров, печатное издание, некогда имевшее особый вес, ныне всеми забыто, незначительно, непопулярно. Последний, кто приходил в журнал насчет рекламы, запутавшись в проводах сканера, упал и сломал ребро. С тех пор по поводу рекламы никто не приходит. В редакции два раза в неделю заведены специальные летучки, цель которых – совместно призадумавшись, понять, что стряслось с журналом, кто сглазил и сбил его с пути. За три месяца летучек высказывались самые разные предположения. Старейший карикатурист, заставший «Индюка» еще в расцвете, утверждал, что во всем виноваты кондиционеры, которых в редакции никогда не было. И не будет. И обогревателей – тоже. «Потому что, – бубнил карикатурист, – это, видите ли, идет в разрез с концепцией журнала. Сатира и кондиционеры, сатира и обогреватели, – все сильнее заводился карикатурист, – по мнению руководства, противоречат друг другу и являются заклятыми врагами. А на самом деле надо бы их поставить, а то зимой будет собачий холод». После летучки главный редактор посчитал своим долгом отправить карикатуриста в неограниченный по времени отпуск, сказав: «А катись-ка ты, Степаныч, к своим кондиционерам. Вали-ка ты к обогревателям своим». Тем не менее в июле, когда была страшная жара, всей редакции хотелось удавиться. Именно в то время Алексей Груздев завел у себя в кабинете семикилограммовое стеклянное око от сглаза и стал носить на руке браслет из череды стеклянных глазков. Но око и глазки мало помогали. Сейчас, замерзая, заместитель главного редактора и специальный корреспондент журнала начали регулярно отогреваться коньяком. Потому что заместитель главного редактора, тот самый встревоженный пятидесятилетний человек, ворвавшийся в кабинет и ждущий ответа насчет Молдавии, был поэтом. Как всем пятидесятилетним людям и поэтам, ему не хотелось работать в холоде. Напротив, его тянуло в Индию, на берег океана, в хижину к горячим разноцветным женщинам. Из-за этого с лета легендарный журнал стал плавно идти ко дну. Тем не менее Алексей Груздев не собирался сдаваться. Он был уверен, что дело спасет какая-нибудь сенсация. Или серьезный информационный повод.