Приют гнева и снов - Карен Коулс

никаких жалоб, никакого нытья о мерзком Прайсе или же о моей – очаровательной – жене.

Глаза щиплет от слез. Глубокий вдох.

– Спасибо вам, мистер Бэнвилл.

Я в безопасности. Доброта этого человека уберегла меня от работного дома. И я этого не забуду. Никогда.

У меня нет времени, чтобы записать воспоминания – Слива приносит завтрак.

– Доктор говорит, что позже тебе назначен выход в прогулочный двор.

В прогулочном дворе? В этом темном и мрачном месте? Уж лучше сидеть здесь.

– Я не хочу на прогулку.

Она цокает.

– Свежий воздух тебе только на пользу. Проветришь голову, а то мысли все уже спутались, как паутина.

Как паутина? В моей голове есть место не только для паутины, и глотка влажного воздуха точно не хватит, чтобы избавиться от нее.

– Все больные меня ненавидят.

Она шмыгает носом.

– Никто не захочет с тобой общаться, пока ты так хмуро на всех смотришь.

И не догадывалась раньше, что у меня хмурый вид.

– Когда улыбаешься людям, – продолжает она, – обычно тебе отвечают улыбкой.

Сильно сомневаюсь. Она не знает их так, как я. Она видела больных только со стороны. А я знаю, что творится в их головах.

Прогулочный двор точь-в-точь такой же маленький и сырой, каким я его помню, со всех сторон он окружен высокими стенами, укрывающими нас от солнечного света. Отсюда не выбраться, если только не умеешь летать.

Женщины стоят без дела, большинство заняты разглядыванием собственных ботинок. Некоторые сбиваются в группы, говорят между собой. Как только появляюсь я, они замолкают и переводят взгляды на меня. Я улыбаюсь. Приходится приложить усилие, чтобы растянуть рот в улыбке, но я не сдаюсь. Ни одной улыбки в ответ. Они либо пялятся, либо отворачиваются, либо корчат рожи, показывая мне язык. Даже не знаю, зачем я послушалась санитарку. Что они все знают о безумии? Да ничего.

Я опираюсь на стену спиной, смотрю на серый квадрат неба и вдыхаю влажный воздух. Неужели где-то там рай? Видят ли меня братья здесь, среди больных? Надеюсь, нет. Тогда бы они сильно расстроились, и отец тоже. Они верили, что меня ждут большие свершения, а я потеряла все, даже рассудок.

Вблизи жужжит пчела. Пчела. Здесь, посреди этого голого дворика. Но потом я замечаю под ногами ястребинку – ярко-желтый цветок пробивается сквозь каменные плиты, как лучик солнца в безжизненной пещере. Ястребинка и терновник растут здесь на площадке и на заднем дворе.

За моей спиной открывается дверь.

– Пошли! – кричит санитарка. – Обратно в палату.

На обратном пути я стараюсь удержать в уме дворик, но когда мы добираемся до палаты, картинка блекнет и почти стирается из памяти. Достаю тетрадь и пытаюсь описать ее. Я записываю: «ястребинка». Терновник. С каждой секундой воспоминание о дворике истончается, ускользает от меня. А если я попробую зарисовать его? Да, я нарисую цветок во дворике для прогулок. Этим безнадежно серым карандашом не передать солнечно желтый цвет его лепестков, и все же когда я рисую стебель, листья, я вижу дворик и потрескавшуюся брусчатку.

Широкая лестница ведет прямо в сад. Ястребинка и терновник, сверкающие дождевыми каплями, выглядывают из-под камней. Плющ вьется, где ему заблагорассудится. К стенам приник плотный зеленый мох. Отсюда можно разглядеть край владений Бэнвиллов, за его пределами виднеются холмы, а дальше – искрящееся море. Мои легкие наполняются воздухом, а сердце – надеждой. Когда я смотрю на лежащий у моих ног мир, все кажется возможным. Я вижу свободу. Если бы я могла раскинуть руки и взлететь, подняться над деревьями, холмами, поплыть по воздуху к далекому морю, все было бы возможно. Абсолютно все.

Впереди лежит заброшенный пруд с фонтаном, в центре которого столпились ангелочки, а рядом с ним беседка – печального вида и уже без крыши. Кажется, что все позабыли об этой стороне дома, ее забросили, хотя когда-то здесь было так красиво. За прудом виднеется лужайка, заросший травой луг, с порванной и обвисшей спортивной сеткой. Когда-то здесь играли в теннис, устраивали вечеринки и пикники. Этих людей больше нет, природа отняла у них землю, передав ее во владение ворон и лис.

Дальше высятся деревья, среди них петляет некое подобие грязной заросшей тропинки, усыпанной ветками. Стоит мне ступить на дорожку, как я едва не подскакиваю от внезапного крика. Как бы братья посмеялись над моей робостью. И снова крик – словно зверь мучается от боли или человек. По саду могут быть разложены капканы. В конце концов, Прайс собрал целую коллекцию таких ловушек в стойле. Приходится выбирать путь осторожно, пока я приближаюсь к источнику звука. Что бы это ни было за существо, нельзя оставлять его наедине с такой болью, но и попасться в одну из ловушек Прайса не хотелось бы. Вряд ли кто-то из обитателей этого дома придет мне на помощь. Да уж скорее я сгнию здесь.

Передо мной вырастает здание. Возможно, это часовня. Нет, оно слишком маленькое, лишь немногим больше беседки, к тому же нет ни башни, ни колокольни. Только окна в форме арки наводят на мысли о церкви, да и те лишены стекол, а обрамляющие их серые каменные стены осыпаются. Дверь – дверь из темного прогнившего дерева как раз на своем месте – широко распахнута. В каждом углу помещения сгустилась темнота.

Повсюду разбросаны обугленные балки, каменные плиты или алтари расставлены то тут, тот там, никоторые из них сломаны. Спиной ко мне на коленях стоит мужчина. На нем коричневое пальто и пыльные башмаки, у него блестящие и растрепанные черные волосы. Он плачет. Нет, он скорее всхлипывает посреди этой рассыпающейся руины, лишенной крыши.

Может, угодил в одну из ловушек Прайса?

– Вам больно? – спрашиваю я.

Он поворачивает голову и смотрит на меня темными, воспаленными глазами.

– Ты кто?

Он неуверенно поднимается на ноги. Оказывается, он высокий, выше, чем я думала, такой высокий посреди этой осыпающейся рухляди. Что-то сверкает в его руке – это длинное и узкое лезвие. Он направляет его на меня, и на его лице возникает улыбка, волчий оскал, улыбка безумца.

– Беги. – Он делает большой шаг по направлению ко мне. – Беги же. – И еще шаг.

Я разворачиваюсь и оступаюсь, спотыкаюсь и снова оступаюсь, подхватываю юбки и бегу со всех ног мимо деревьев – как же здесь все-таки много деревьев. Он прямо за мной, его шаги гулко раздаются за спиной. Плечами чувствую его сбивчивое дыхание, уже совсем