Приют гнева и снов - Карен Коулс

Да. Верните меня туда. Мне этого так хочется, что руки дрожат. Через мгновение я снова увижу эти глаза.

– Следите за кольцом, Мод. – А вот и она, эта искра снова выписывает арку перед глазами.

Тик-так, качается маятник.

– Кольцо, Мод.

Тик-так. Качается вперед-назад, вперед-назад.

– Забудьте об этой комнате, – продолжает Диамант. – Забудьте о лечебнице, об Эштон-хаусе, забудьте о себе. Ничего больше нет, кроме этого кольца, ничего, помните об этом.

– И часов, – добавляю я.

– Часов? – Он хмурится так сильно, что между его бровями возникает вертикальная линия.

– Часы тикают, я слышу маятник.

Он трет подбородок.

– А теперь остановились, – говорю я. На самом деле нет.

– Попробуем еще раз, – неуверенно произносит он. Зачем я сказала о часах? Зачем? Больше не заговорю о них, как бы громко ни раздавалось это тиканье.

– Раз… два…

Кольцо качается перед глазами.

– Возвращайтесь в церковь, Мод, если можете.

Но я больше не вижу церкви или человека с ножом – я на кухне.

– Время ужина, – качаю головой я.

– Расскажите, что вы видите, – доносится голос Диаманта.

Миссис Прайс ставит перед нами соусник и блюда с ломтями свинины и картофелем. Я уже привыкла к ее стряпне, иногда она даже не так плоха.

– Спасибо, – говорю я.

Она кряхтит, как обычно, избегая моего взгляда. Вела бы она себя иначе, если бы ее мужа не было рядом? Может, тогда она заговорила бы она со мной или даже улыбнулась?

Где-то сверху в углу раздается звук колокольчика. Прайс холодно смотрит на меня.

– Ей нужен огонь.

– Я ассистент мистера Бэнвилла, а не служанка, – хмурюсь я, хотя он и сам это прекрасно знает. – Почему бы вам не заняться этим?

– Потому что, – он перегибается через стол и больно щипает меня за локоть, – я говорю тебе этим заняться, вот почему.

Я уже открываю рот, чтобы возразить ему, но что-то в его мертвых глазах заставляет меня остановиться. И опять трезвонит колокольчик. Снова и снова. Просто с ума сводит. Этот шум не смолкнет, пока Имоджен не получит желаемого. К тому же свинина серая, подливки мало, да и можно не сомневаться – она совершенно безвкусна. Невелика потеря.

Я тороплюсь в гостиную и толкаю дверь, не постучавшись. Имоджен играет на фортепиано что-то невероятно заунывное. «Птичка-певунья в золотой клетке…» Она не попадает по клавишам, потому что не смотрит в ноты или хотя бы на инструмент. Она смотрит куда-то поверх своего плеча, улыбаясь и продолжая петь. «Почудиться может, счастливо живет и не ведает наших забот…» Ох, ноты просто нахлестываются одна на другую. И все до единой фальшивы. «И все же не так беззаботна она…» Я делаю шаг вперед и встречаюсь с ней взглядом. Она останавливается и захлопывает крышку инструмента.

– Вы хотели, чтобы вам развели огонь? – спрашиваю я.

У окна что-то движется. Это он, Гарри, его воротник расстегнут. Он облокачивается на стену и разглядывает меня точно так же, как в церкви – дерзко, с вызовом. Достает сигарету из серебряного футляра и зажимает ее между губ.

Я опускаюсь на колени у камина и начинаю его вычищать.

– Дорогой, – растягивая слова, произносит Имоджен, – забыла сказать тебе, что у меня теперь новая служанка. – Она хлопает в ладоши. – Представляешь!

– Представляю.

– На самом деле я научный ассистент. – Оборачиваюсь я к ним. – Не служанка.

Гарри усмехается. Синие завитки дыма плывут перед его лицом. Сигарета дрожит во рту. Дым поднимается все выше, выписывая зигзаги на потолке.

– Глупый мышонок. – Имоджен потягивается и зевает, как кошка. – Так что ты думаешь?

Он низко кланяется с насмешливой улыбкой.

– Никто не затмит вас, матушка.

Матушка? Я с грохотом роняю щипцы.

– Неумеха, – усмехается Имоджен. – Из-за тебя у меня теперь в ушах звенит.

И хорошо. Пусть у нее звенит в ушах, как и у меня, только гораздо-гораздо сильнее. Я сворачиваю бумагу, складываю листы крест-накрест и насыпаю угли сверху.

– Честное слово, Гарри, – продолжает Имоджен, – даже представить не могу, где твой отец откопал это чудо. А ты?

Обернувшись, я встречаюсь взглядом с Гарри. В его глазах мелькает уязвимость и грусть, чувства, которых мне не полагается видеть.

Он отводит взгляд.

– Черт, – бормочет он. – Черт возьми!

Имоджен вздыхает.

– Интересно, она думает, что огонь сам себя разведет?

Приходится вернуться к камину. Мне нужна эта работа. Иначе мне прямой путь в работный дом, никаких альтернатив нет. Мне нужна эта работа, а развести камин не такое уж и сложное задание. Я делала это так много раз. Само собой, я уже разводила его утром в лаборатории, но все же что-то беспокоит меня в этом камине.

Эти закопченные черные кусочки угля. Их землистый и влажный запах напоминает мне о доме. Пульс ускоряется, дыхание тоже. Подношу зажженную спичку к концам бумаги – слева, в центре, справа. Слабое бледно-желтое пламя облизывает угольки. Такое слабое, такое смертоносное.

Я снова дома, смотрю, как пламя охватывает свернутую бумагу, мерцает над углями. Дерево шипит и потрескивает. Оно слишком зеленое для розжига, но другого нет.

Тик-так. Ровный успокаивающий ритм старых часов отсчитывает секунды – он сопровождал меня всю жизнь. Тик-так. Тик-так.

Приторно-сладкие клубы дыма поднимаются и спускаются обратно. Братья улыбаются, радуясь теплу. Как же они устали после долгого рабочего дня. Их глаза уже слипаются. Мы говорим друг другу спокойной ночи, и они засыпают, не дождавшись, пока я затворю дверь. Возвращаюсь в свою холодную комнатку в задней части дома и всю ночь сплю как младенец. Утром я просыпаюсь готовой к новому дню.

Как же тих дом этим утром – только солнце, яркий рассвет и птичье пение. В этой тишине чувствуется неподвижность смерти, что-то сжимается у меня внутри и стынет кровь. Я шлепаю босиком по каменному полу, бегу к братьям, и сердце замирает от страха, невыразимого ужаса – где-то глубоко в душе я уже знаю, что меня ждет.

Тик-так. Маятник медленно и тяжело отсчитывает секунды.

А вот и они, мои возлюбленные братья, сидят там, где я их оставила, забывшись сном – вечным сном.

Мои глаза открываются, и я вижу перед собой Диаманта.

– Я убила их.

– Нет. – Он качает головой. – Нет, это не так.

Я отворачиваюсь.

– Я развела огонь. – Горло сжимается.

– Это была случайность. Вы не могли знать… Никто не мог. – Он так старается, но изменить правду не