Принц на черной кляче - Анна Ольховская

Правда, Петя до сих пор не понимал: какой во всем этом толк? Ведь плита, насколько он мог судить, едва-едва закрывала эту дырку, и вытолкнуть ее изнутри не составляло большого труда.

Но лысый сказал, что надо, значит, надо. Остальное Петю не касается, его дело – выполнить свою часть уговора.

– Эй, ты где застрял? – Совсем близко от него снова появилось теперь уже недовольное лицо сестры. Но недовольство быстро сменилось удивлением, а потом – злостью: – Ты что это задумал? Зачем сюда этот камень притащил? Решил меня тут закрыть, чтобы остальных дождаться, а потом сделать меня крайней? Фиг тебе, я эту твою плитку одним мизинцем выпихну! А тебя прибью ею же! Ай!

Это плита, с глухим стуком ставшая вертикально, ударила девочку по потянувшейся наружу руке.

– Вот сволочь! – Голос Любы стал глуше, но слышно было все равно отлично. – Ну, держись, крабеныш вонючий! Сейчас я вылезу и так тебе наподдам! Ой, что это? Как это? Петя, Петечка, что происходит?!

Мальчик, устало прислонившийся к стене, повернулся и в следующее мгновение отшатнулся, с ужасом наблюдая, как небрежно прислоненная им плита на глазах сливается со стеной, запечатывая вход.

А потом Люба снова закричала…

ТАК она никогда еще не кричала.

Отчаянный, захлебывающийся от невыразимого ужаса и боли крик сестры разрывал мальчику сердце, парализовывал волю, сковывал разум.

Всем своим существом, всей душой Петя рвался сейчас туда, внутрь этого жуткого камня, чтобы помочь Любе, спасти ее, исправить ошибку, прогнать ЗЛО…

Но душа не могла ничего сделать без помощи тела. А тело вместе с волей превратилось в трясущееся от ужаса желе…

И разум трусливо шептал на ушко: «Ты все равно ничего не сможешь сделать, входа больше нет! Ну подумай сам, как ты собираешься попасть внутрь?»

Входа действительно больше не было. Вместо круглого отверстия на стене появилась уродливая заплатка, причем никаких швов на заплатке не было, они со стеной были единым целым.

А Люба все кричала… Нет, уже не кричала – выла на одной ноте, и в вое этом не было ничего человеческого…

Ноги мальчика окончательно отказались выполнять свои функции, и Петя сполз по стенке вниз, зажав ладонями уши в отчаянной попытке спастись от страшного воя.

Но что для этого кошмарного звука какие-то мягкие детские ладошки, когда он легко проник даже сквозь толщу древнего камня?

Поэтому Петя все равно слышал. И слушал до тех пор, пока крик сестры вдруг не оборвался, завершившись странным, булькающим звуком.

Тишина, обрушившаяся на мальчика, была еще страшнее крика.

Потому что это была мертвая тишина…

Петя убрал ладошки от ушей и робко позвал:

– Люба!

Нет ответа.

– Любочка, прости меня, пожалуйста! Я не знал, что так будет! Я… я не хотел! Люба!

Тишина презрительно ухмыльнулась, хрустнув где-то вдали веткой.

– Не молчи, пожалуйста, мне страшно! – заплакал Петя, судорожно пытаясь подняться на ноги.

На все те же непослушные, скрученные тонусом мышц ноги…

Лысый дядька его обманул. Все осталось по-прежнему.

А вот Люба…

Сейчас, в эту минуту, противная вредина, всю жизнь только и делавшая, что шпынявшая и обижавшая младшего братишку, была для Пети самой любимой, самой нужной на свете. Он что угодно готов был перенести от нее, любые издевки, пусть даже колотит его с утра до ночи, главное… главное…

Даже для самого себя мальчик не мог озвучить свой основной страх, боясь, что от его слов страх станет явью.

Утирая грязным кулачком слезы, Петя с трудом, но все же поднялся. Ткнул уродливую заплатку на стене раз, другой, третий, а потом забарабанил по камню руками, сдирая нежную кожу до крови.

И отчаянно, безнадежно пытаясь докричаться до сестры:

– Люба-а-а-а!!! Любочка-а-а-а-а!!! Люба-а-а-а!!!

Вместо ладошек давно уже пульсировало болью кровавое месиво, каменная заплатка стала красной, но Петя, не обращая на это никакого внимания, продолжал рваться внутрь, в безумной надежде увидеть там просто мстительно затаившуюся сестру.

А вдруг она кричала просто так, из вредности, чтобы напугать обманувшего ее брата? И сейчас молчит по той же причине?

Пусть это будет так, Боженька, пожалуйста, пусть это будет так! Я…

Петя аж взвизгнул от неожиданности, когда в покрытой его кровью каменной заплатке вдруг появилась тоненькая трещина, побежавшая по контуру все быстрее и быстрее. И становившаяся все шире и шире.

Мальчик едва успел отпрянуть в сторону, когда трещина завершила свой бег, и принявшая свой первоначальный облик плита с грохотом упала на землю.

Открывая круглый вход внутрь камня…

Петя робко приблизился к угрюмому черному глазу дольмена и, не отваживаясь заглянуть внутрь, позвал еще раз:

– Люба! Ну ладно, ладно, ты победила! Ты напугала меня, я на самом деле боюсь! Мне очень-преочень страшно! Я всем расскажу, как перетрусил, если хочешь, только не молчи больше! Слышишь меня? Любочка, ну, прости меня!

Тишина. Все та же тишина.

Только с другим запахом.

Если перед этим тишина была наполнена ароматами утреннего леса – хвои, ягод, травы, то сейчас все эти ароматы перекрыл тяжелый, сладковатый, вызывающий тошноту запах.

Так пахло на соседском дворе, когда закололи свинью для свадебного стола.

Кровью. И смертью…

Петя почувствовал, как его собственная кровь вдруг отхлынула от сердца и устремилась в ноги, сделав их неподъемно тяжелыми.

– Нет… Нет… НЕ-Е-ЕТ!!!

Кто это так кричит? Сорванно, жалобно, отчаянно?

Ветер? Сосны? Камни?

Нет. Это он кричит.

И лезет, упрямо лезет внутрь, срываясь и снова поднимаясь, цепляясь ставшими еще более непослушными руками за края черной дыры.

Разум, трусливо забившись в угол души, верещит оттуда: «Не надо! Не лезь туда! Надо вернуться и позвать старших! Там опасно!»

Но в семь лет Петя впервые в жизни узнал, что такое обезуметь от горя.

Или обезразуметь?

Когда голос разума не доходит до тебя, увязнув в бездонном болоте ужаса и отчаяния…

Он все-таки попал внутрь страшного камня. И поначалу ничего не увидел, заслонив собой единственное отверстие.

Инстинктивно отступил в сторону, пропуская свет.

И замер, недоверчиво рассматривая совершенно пустое помещение внутри «каменюки».

Любы здесь не было!

Нигде. Если только не спряталась вон за тем прямоугольным постаментом, который сестра и приняла, похоже, за сундук.