О команде Сталина - годы опасной жизни в советской политике - Шейла Фицпатрик

Сельское хозяйство было в числе немногих крупных секторов, по которому не было конкретного ответственного члена команды, вероятно, потому, что в первые бурные годы коллективизации им так много занимались Сталин и Молотов. Им помогал Яков Яковлев, яркий молодой протеже Сталина, еврей, нарком земледелия с 1929 по 1934 год, который, кажется, в течение нескольких лет действовал почти как член команды, но так и не стал членом Политбюро[118]. Другие члены команды также принимали в этом активное участие. Боевым крещением Микояна как представителя ЦК был его доклад о хлебозаготовках в апреле 1928 года[119]. Андреев, отправленный на Северный Кавказ в качестве секретаря крайкома партии в начале 1928 года, прошел аналогичное испытание в ноябре. Хотя он ничего не знал о сельском хозяйстве (я «еще не совсем ликвидировал свою агрономическую неграмотность», признался он Центральному комитету[120]), его задачей было продемонстрировать потенциал быстрого роста сельскохозяйственного производства, несмотря на сопротивление классового врага, на основе опыта крупного зернового региона. Сам Сталин после памятной сибирской экскурсии оставался в Москве, но горячо поддерживал борьбу. «Я бы тебя расцеловал, так ты там действовал», — сказал Сталин Молотову после того, как тот вернулся из своей поездки по Украине в январе 1928 года, где он применял самые жесткие меры[121]. Когда Микоян в ходе борьбы за хлебозаготовки показал признаки слабости, Сталин подбадривал его: «Держись и не унывай — наша должна взять»[122].

После принятия весной 1929 года первого пятилетнего плана, который положил начало программе ускоренного промышленного развития всего Советского Союза, команда все больше сосредотачивалась на вопросах промышленности. Этим постоянно занимался не только Куйбышев — как нарком промышленности. Орджоникидзе занимался этим вопросом, поскольку его Контрольная комиссия начала интенсивное обследование состояния фабрик и промышленных предприятий и подготовила ряд крайне критических отчетов. Рыков, будучи главой правительства, в состав которого входили и государственный плановый орган, и Наркомат промышленности, также был связан с принятием решений по промышленности. Для Кирова в Ленинграде, Станислава Косиора на Украине и других республиканских и местных партийных секретарей промышленное развитие также было главной заботой. Действительно, Куйбышев, Сталин и Политбюро в целом столкнулись с неожиданным побочным эффектом экономического плана — интенсивным выбиванием промышленных инвестиций со стороны руководителей различных отраслей и регионов, причем особенно энергичной была Украина[123]. Куйбышев начал замечать проявление этого лоббизма после XV съезда партии, когда его посетил целый ряд партийных секретарей из крупных промышленных регионов — Украины, Урала, Западной Сибири, Баку — в надежде убедить его поддержать новые большие проекты[124]. Переписка между Сталиным и Молотовым во время ежегодных сталинских каникул запестрела названиями промышленных предприятий и строительных площадок. Начиная с 1929 года Политбюро регулярно обсуждало ситуацию в отдельных отраслях тяжелой промышленности, несколько раз докладчиком был сам Сталин, и каждой такой дискуссии и последующей резолюции предшествовало активное лоббирование[125].

Одновременно происходил новый раскол в руководстве, на этот раз с правой оппозицией. Неудивительно, что те, кто был наиболее тесно связан с умеренной политикой 1920-х годов, в частности, Рыков, Бухарин и Томский, были недовольны, когда Сталин перешел к радикальной политике. Они имели вес в руководстве, и их хорошо знали в стране: Рыков стоял во главе правительства, Томский возглавлял профсоюзы, Бухарин — Коминтерн (а также редакцию «Правды»); кроме того, все трое были этническими русскими, что было полезно с точки зрения общественного мнения. (Калинин, номинальный глава советского правительства, также склонялся к точке зрения умеренных, но потом перешел на позиции Сталина, а не правых.) Поскольку в Политбюро тогда еще была относительная свобода дискуссий, они, несомненно, предполагали остаться, оказывать смягчающее воздействие и ждать, пока все не уляжется, но в то же время были готовы принять и публично одобрить решения, которые шли вразрез с их мнением. Конечно, они не думали об организации оппозиционной фракции, помня о том, что случилось с последней такой фракцией, и не делали ни малейших шагов в этом направлении. Но Сталина не устраивало наличие в команде инакомыслящих, какими бы лояльными они ни были. Микоян сообщает о любопытном разговоре в начале 1928 года, когда однажды вечером, возвращаясь с дачи вместе с Кировым и Орджоникидзе, Сталин небрежно заметил, что есть несколько умеренных, которые, несомненно, потеряют свои посты в ближайшие несколько лет, а их места займут такие перспективные, жесткие люди, как его собеседники. Все были шокированы, говорит Микоян, поскольку тогда еще ощущали себя одной командой[126]. Но были и другие тревожные признаки, в частности, очень резкие нападки Молотова на Рыкова при обсуждении первого пятилетнего плана в марте 1928 года, которые Томский позднее вспоминал как начало кампании против правых.[127]

В то время как Рыков всегда был союзником Сталина, но не членом сталинской команды, Бухарин и Томский в середине 1920-х годов были действительно лично и политически близки со Сталиным. Так, во время своего отпуска в 1925–1926 годах Сталин писал Молотову и Бухарину вместе — как исполняющим обязанности капитана команды в его отсутствие. Рыков и Томский были примерно одного возраста со Сталиным, Бухарин на десять лет моложе. Рыков и Бухарин были интеллектуалами, образованными людьми, их связи с Лениным восходили еще к 1910-м годам. Томский был рабочим, бывшим печатником, который работал с женой Ленина Крупской в Санкт-Петербурге еще в 1890-х годах и оставался дружен с ней и после смерти Ленина[128]. Ленин в своем «Завещании» назвал Бухарина «любимцем партии», и это находит подтверждение: почти все в команде называли его на «ты». Люди часто называли его уменьшительными, производными от его фамилии — Бухарчик, Бухашка; эти прозвища были и ласковыми, и снисходительными — из-за неустойчивости его характера и склонности плакать на публике коллеги не воспринимали его всерьез, хотя он считался влиятельным оратором, теоретиком и полемистом[129]. На XV съезде партии его авторитет, измеренный в аплодисментах, сила которых была зафиксирована в опубликованных протоколах, был высок: он стал третьим (вместе с Ворошиловым) после Сталина и Калинина, популярного в партии «дедушки»[130].