О команде Сталина - годы опасной жизни в советской политике - Шейла Фицпатрик

Бухарин стал близким другом Сталина в середине 1920-х годов; он называл его Коба, псевдонимом Сталина из дореволюционного кавказского подполья — так к нему могли обращаться только близкие. У Бухарина и его тогдашней жены, Эсфири Гур-вич, была дочь Светлана, ненамного старше Светланы, дочери Сталина, и его семья была приглашена пожить на даче Сталина в Зубалове; в 1927 году по предложению Сталина Бухарин (без Эсфири, которая была эмансипированной женщиной и занималась собственной карьерой) переехал в квартиру в Кремле, и они стали соседями. Их жены, ставшие студентками московских вузов, тоже были дружны. Томский и его жена были соседями Сталина по Кремлю, и он часто их навещал. Томские звали Сталина Кобой, как вспоминал их сын, и у Томского была его фотография с дружеским автографом: «Моему дружку — Мишке Томскому»[131].

Все более воинственный тон партии на апрельском и июльском пленумах 1928 года встревожил правых. Их беспокоило обострение конфронтации с крестьянством и то, что они считали нереалистичными цели, намеченные по индустриализации в первой пятилетке. Томский, как профсоюзный лидер, был встревожен разговорами о жертвах, требующихся от рабочего класса во имя быстрой индустриализации, и усилением власти управленцев над рабочими. В какой-то момент, в конце 1920-х годов, у Томского и Сталина произошла серьезная ссора, которая положила конец их дружбе: как гласит легенда семьи Томских, последний дружеский визит Сталина с бутылкой в руке закончился тем, что Томский вышвырнул его со словами: «Ты подлец, настоящий подлец! Убирайся со своей бутылкой ко всем чертям!»[132]

Бухарин также, по имеющимся свидетельствам, в это время поссорился со Сталиным, после чего они не разговаривали несколько недель. Хуже всего пришлось Бухарину на пленуме ЦК в июле 1928 года. В конце пленума он покинул Кремль с Григорием Сокольниковым, старым большевистским интеллектуалом из фракции Зиновьева, с которым он дружил с детства. Что именно произошло дальше, является предметом спора. Бухарин (который имел тенденцию присочинять, когда у него были проблемы) рассказал Анне Лариной, своей будущей третьей жене, что он и Сокольников случайно наткнулись на опального оппозиционера Льва Каменева на улице и вступили в разговор, который был эмоциональным со стороны Бухарина, но никоим образом не был заговорщическим. Каменев говорил, что встретил Бухарина и Сокольникова после пленума неожиданно, но что ранее в тот же день у него была встреча с Сокольниковым, где обсуждался конфликт Бухарина со Сталиным и возможность сближения правых с зиновьевцами. Это свидетельствует о том, что со стороны Сокольникова, по крайней мере, дело имело заговорщический аспект. С точки зрения Сталина, это был явно заговор-тайная встреча, целью которой было формирование блока между старой зиновьевской оппозицией и правыми. Какими бы ни были точные обстоятельства, это был акт невероятной политической глупости со стороны Бухарина, как он позже признал («Какой же я был мальчишка, какой дурак!»).

Версия Сталина представляется вполне правдоподобной, учитывая то, что рассказал об этой встрече Каменев. Бухарин позднее признавал, что Каменев в целом изложил все верно. Общаясь с Каменевым, Бухарин был взволнован и говорил о Сталине с ненавистью, ему представлялось тогда, что раскол неминуем. И себя, и Томского он считал участниками блока и говорил, что они считают линию Сталина «губительной для всей революции». Более того, Сталина он описывал как «беспринципного интригана, который все подчиняет сохранению своей власти . Он теперь уступил, чтобы нас зарезать». Сталин привил в ЦК «чингисхановскую культуру». Он шпионил за ними: ГПУ следило за ними и прослушивало их телефоны. Бухарин и его союзники пришли к выводу, что Зиновьев и Каменев гораздо лучше Сталина. Каменев настаивал на том, чтобы он сказал, кто конкретно эти союзники, но Бухарин подразумевал, что это большая часть Политбюро, хотя не все были готовы выйти и признать это открыто. Разумеется, «тупица Молотов, который учит меня марксизму и которого мы называем „каменной задницей"», был безнадежным случаем. Но Рыков и Томский, вместе с Бухариным, абсолютно преданы оппозиции против Сталина; с ними был Андреев, а также зампред ОГПУ Ягода. Ленинградцы (то есть Киров) «вообще с нами, но испугались, когда зашла речь о возможной смене Сталина». Ворошилов и Калинин были сочувствующими, но «предали нас в последнюю минуту», очевидно, потому что Сталин имел какую-то власть над ними. Орджоникидзе был еще одним сочувствующим, который подвел их, несмотря на то, что «ходил ко мне и ругал Сталина».

Все это было должным образом отмечено Каменевым и напечатано его секретарями для переда-чи Зиновьеву. Как и следовало ожидать Бухарину, учитывая его замечания по поводу слежки, вскоре этот отчет был в руках у Сталина, и он сразу же дал его прочитать Рыкову, который был потрясен глупостью Бухарина, — через несколько месяцев этот отчет оказался в руках запрещенной троцкистской оппозиции, которая распространила его через свое подполье. Это было вынесено на обсуждение и осуждение на совместном заседании ЦК и ЦКК партии в апреле 1929 года.

Сталин был в ярости, когда до него дошли новости об этом предательстве. В рукописной записке, которую он передал Бухарину на пленуме ЦК в апреле 1929 года, он сердито (все еще обращаясь на «ты») писал: «Ты меня не заставишь молчать или прятать свое мнение… Будет ли когда-либо положен конец нападкам на меня?»[133] Бухарин мог выступить с аналогичной жалобой: ведь с точки зрения любого другого, кроме Сталина, преследовали именно его. Говорят, что Бухарин был шокирован, когда Сталин публично отверг их дружбу, заявив, что «личный момент есть мелочь, а на мелочах не стоит останавливаться[134]. Мы [он и Бухарин], вчера еще личные друзья, теперь расходимся с ним в политике»[135]. Этот разрыв не должен был быть сюрпризом. Мало того что Бухарин фактически предал Сталина как лично, так и политически, но заявление Сталина о том, что личные связи это «мелочь» было аксиомой для большевиков, да и вообще всех революционеров в России, еще с XIX века. Когда Сталин сказал: «У нас не семейный кружок, не артель личных друзей, а политическая партия рабочего класса», он говорил что-то совершенно очевидное и безупречное с точки зрения партии, но это не значит, что он сказал всю правду о своих чувствах по этому поводу[136]. Эта команда действительно была «артелью личных друзей», и, между прочим, Сталин только что услышал, что один из этих друзей утверждал, что ненавидит его и считает его руководство катастрофическим, в то время как другие, включая Кирова, к которому Сталин был особенно привязан, и его старые друзья Орджоникидзе и Ворошилов, по слухам, придерживались сходного мнения.