Махно - Михаил Веллер

Гетман не был социалистом. В классово чуждой социалистической Раде немцы сильно разочаровались. Замену ее на гетмана можно считать политической реакцией на германских штыках. Поместная знать поддержала гетмана, варта поддержала возвращающуюся в полуразграбленные поместья знать.

Тем временем стало тепло, и воевать стало легче. Взошли посевы, и согнанные с полученной было земли крестьяне на прокорм семей пошли к вернувшимся хозяевам в батраки. От ненавидящих взглядов добрых работников загорались крыши.

Во-от тогда возненавидели и немцев, и киевскую самостийну власть.

А-э-то-свадь-ба-свадь-ба-свадь-ба-пе-ла-и-пля-са-ла!! И-но-ги э-ту свадь-бу вдаль-несли!!! Помните песню? Ну так имела место в 18-м году свадьба знаменитая, как вынутая из седых легенд, о ней кто только ни писал.

Вернулся в свое имение серьезный пан: седые усы, брюхо в бархате, пальцы в перстнях. С дочерью вернулся: вспыхивающая от застенчивости юная красавица, тонкая талия и толстая коса. И жених с расформированного германского фронта вернулся: уже молодой полковник варты, ножны прадедовской шаблюки в самоцветах, чупрына воронова крыла и осанка молодого магната.

Залы убраны, столы ломятся, знатные гости здравицы провозглашают, военная молодежь кубки опрокидывает и в воздух палит, пьяных в тенечке складывают. На золотой поднос драгоценности бросают и пачки пестрых ассигнаций: не нищие подарки дарят молодым.

И разъезд варты, десяток конных, завернул на выстрелы в имение — да молодецким жестом хозяина их к столу: выпить за молодых.

— За природную нашу вольность да за свободную нашу землю! — провозгласил заезжий офицер, маленький и острый, как хорек. Осушил чашу, кинул оземь, неуловимым движением выхватил два нагана и одну пулю вогнал в лоб отцу, а другую — жениху. Пятифунтовые бутылочные бомбы рванули в другом краю столов, сметя публику осколками, хлестнули свинцом по самым расторопным короткие кавалерийские карабины, и пулеметной очередью от коновязи покрыл праздник легкий французский «шош».

— Гранаты! — отчетливо скомандовал офицер, бешено горя глазами, и взрывы раскидали остатки смятенного праздника. — Огонь! — скомандовал он, и поспешные хлопки выстрелов опрокинули немногих, пытавшихся отбиться. — Сдавайся! — он вспрыгнул на стол, стреляя с обеих рук на любое подозрительное движение.

Полсотни еще живых, оглушенных и деморализованных гостей, собрали под стеной. Пулеметчик кончил набивать диск. Хлопцы вставили обоймы. Махно защелкнул оба снаряженных барабана:

— Прибрать кровососов. Огонь!

Выводили лошадей из конюшни, без суеты грузили подводы:

— Сначала — всё оружие и патроны. Седла, упряжь! Да верховых всех приторочь!

— Обувку сымай с них. Форму, одёжу.

— Нестор, а что со всем тем добром делать — с посудой, и другое?

— Так. Кто там? Работники. Слуги, в общем. Быстро — брать кому что охота. Сейчас запалим все.

Полчаса прошло: утянулся за холм обоз, прозрачно и неярко заполыхала на солнце усадьба, горелой плотью потянуло от огня.

И как ничего не было.

Понравилось. Хитрость и маскировка — основа партизанской войны. А партизанской войне народ учить не надо: прикинуться невинным, убить исподтишка и скрыться, мол ни при чем я, — это в натуре, в крови. Главная трудность — когда компания (отряд, группа, шайка, банда) большая: разбежаться по домам нетрудно — труднее собрать всех в один нужный момент. Так ведь и это умение — дело наживное. Так еще немецкие крестьяне при Лютере рыцарей били.

И тянется утомляющаяся от собственного веселья свадьба по горячему пыльному шляху. Невеста уже украдкой семечки лузгает, жених ко штофу с дружками прикладывается. Родители на отдельной бричке старые песни заводят, дивчата с подвод новые выкрикивают, бандурист гармонисту вразнобой. Встречные разъезды крестятся на икону, крякают после чарки, желают хозяйства да детишек.

Протянулись сквозь все село, и уже на выезде — раз, два, три! винтовки из соломы, пулемет из-под ковра! — «Огонь!» — зазвенели стекла в барской усадьбе, с ревом ворвались сбросившие маскарад хлопцы: кровь по лестнице, мозги по мощеному двору. Крутится Махно на кауром жеребце, с удовольствием хлопает самых храбрых из новенького маузера: заговоренный, следит за положением.

Не стало в усадьбе полуэскадрона варты расквартированной, и хозяев, и хлеба с инвентарем, и коней со сбруей, мебель и утварь как муравьи уволокли селяне бесследно, и самой усадьбы не стало в прозрачном пламени.

— Значит, так, громодяне. Бери что хочешь, если оно другим не взято: трудись свободно, живи честно. Коня береги. Оружие сховай. А надо — придет до вас человек, хоть днем хоть ночью, хоть конный хоть пеший, с приказом да сроком. Пойдете бар бить, белу кость сничтожать, за счастье простого народа биться?

Ревут крестьяне согласно!

Лесов в Новороссии нет. Как стол степь, в укрытии не отсидишься. При доме, при хозяйстве, при семье — живет себе мужик, кряхтит под законом, кланяется власти, покоряется силе. А ночью — винтарь отец да шашка матушка, хопа — и нет варты, и нет бар, и мадьярского отряда тоже нет. Свищи ветра в поле. Откель добро? — да с ярмарки, на кабанчика сменял. Откель конь? — да цыган блудилый за женины серьги золотые продал. Винтовка на огороде прикопана? — да с войны принес, у нас все их с собой брали, время такое, чего ее бросать-то было. Как приказ был сдавать?! Отец родной, да забери ты ее от греха, да чтоб не видел я ее, да не губи ты детишек малолетних ради, я ж с нее сроду не стрелял! вот те крест!

А головка движения — то там нашумела в гайдамацкой форме, то за триста верст в австрийских мундирах австрийцев же в клинки взяла, то эшелон хлеба на станции сожгла ночью. И нет ее.

В мае с севера и востока просочились люди, а допрежде людей просочились слухи. Что большевистско-эсеровское правительство — коммунистическое правительство! — силой да под расстрелами выгребает у крестьян зерно подчистую. Только бы зерно… Мясо, сало, картошку, капусту, репу, подсолнух — все, что годится для пропитания. Ложись да подыхай! Продразверстка.

А ярмарки большевики запретили, и торговать в городе тоже запретили, и вообще менять хоть что на что запретили, а только сдавать властям. И за нарушение кара одна — расстрел.

И стали крестьяне по возможности красные продотряды уничтожать, и комиссаров к ногтю, и власть их от антихриста.

И пришли сведения, что в апреле красное правительство всех анархистов заарестовало, и многих расстреляли, а многих под стволом заставили отречься от своих идей и пойти под начало партии большевиков. И флотскую братву перекрестили, и старых идейных борцов объявили вне закона.

А потом объявили вне закона всех эсеров. Заслуженных каторжан снова сунули в тюрьмы. Несгибаемых революционеров расстреливали по подвалам. Врали, что устроили эсеры мятеж, а в чем тот мятеж, кто от него пострадал, что мятежники сделали — о том ни слова.