Махно - Михаил Веллер

— Власть под одну свою руку подбирают, как вожжу на кулак!

— А с Дону надвигается власть того хуже. Казак к мужику лютый, казак мужика за человека не держит. А во главе у них белые генералы, и вернуть они хотят прежний порядок. Землицу отдай — и гни спину…

— А немцы поддерживают гетмана, а при гетмане — паны, баре, помещики да колонисты. И тоже все за прежний порядок, да и еще все грехи нам попомнить грозят.

— А Петлюра до себя всех скликает немца и гетмана бить. Но он самостийник, и он социалист. Тоже — власть, государство, — хомут на шею и живи по чужому приказу!..

Учитель засаленную газету читает. Бывший унтер чего в городе слышал пересказывает. А вот морячок от частей товарища Дыбенко куда подальше подался, где-то на Украине затаился Дыбенко в боязни расстрела бывших друзей:

— Конец скоро большевичкам, и не сумлевайтесь! Все их ненавидят, никто с ними не ладит! Да под ними и нет почти никого. Где белые, где немцы, где чехи, где эти из Учредилки бывшей.

Вздохнул Махно, показал налить горилки, выцедил словно воду и кулаком занюхал.

— Куда ни кинь — везде клин. Ни гетман, ни генерал, ни самостийники нам не союзники. Одни сразу придавить хочут, а другие сначала на трудовом селянском горбу подъедут в рай — а потом уже используют да скрутят на свою пользу. И у всех кака-никака сила. И кака-никака своя правда. А большевики ба-альшую промашечку делают. Рабочие их голодные, а селяне ненавидят. И пощады им ждать не от кого.

— Это ты к чему?

— А и просто все. Люди они решительные, отчаянные, правительство скинули, власть взяли и не отдают. А используют власть по-дурному. Значит — что? У них — города некоторые, также заводы и оружия арсеналы. В союзе с ними мы отбиваемся — а тем временем крестьянство все переходит на нашу сторону. А крестьянство — это, почитай, почти весь народу.

— А потом?

— А потом, если перестанут нам быть нужны — мы их самих вне закона объявим!

— Га-га-га!

Ох не сразу приходило понимание. Ох не сразу прояснялась обстановка, туманнее тумана и запутанней сыромятного узла на хомуте. Не сразу прояснялось решение, точное и сильное, как выстрел сквозь листву.

Сначала появился вдруг в Гуляй-Поле Аршинов-Марин — галстук, шляпа, саквояж, бомба на поясе и наган в кармане.

— Нестор! Ну — вот и принял я твое приглашение! — Обнялись.

По крышам бежал Аршинов-Марин с квартиры, штурмуемой латышскими стрелками Петерса. На крышах вагонов добирался.

— Вот тебе и союзники. Вот тебе и друзья! И ведь мы и во власть к ним не лезли, и в управление не лезли. Мы просто стояли на своей точке зрения: свобода. Государственнички, диктаторы, что с них взять… ну же и шкуры подлые.

Еще время — на подводе припылил со станции Волин (Эйхенбаум, петроградского профессора брат). Достал для возчика мелких ассигнаций из всех мест, снял потертый котелок с ранней лысины, внесли за ним неподъемный чемодан книг.

— Слава идет о вашей вольной республике, Нестор Иванович! В обеих столицах говорят.

За столом налили мясного борща, нарезали хлеба — без счета хлеб, белый, высокий; горилка в стаканах, соленья в мисках.

— За свободу! За вольный трудовой народ.

— Говорят о нас? — польщенно переспросил Махно. — И чего?

— Что вольный край. Что никто никого не принуждает. Что ничьей власти крестьяне не признают. А кто сунется — берутся за винтовки и уничтожают. И что ширится ваша территория с каждым днем.

— О це так. О це добре. — Осклабился Махно: — Наливай!

И явился, вразвалочку и загребая клешами, перед зданием Совета красавец: каштановые локоны до плеч, бескозырка на бровь, маузер в лаковой кобуре по бедру бьет:

— Ну? Кто тут анархисту с Балтики руку пожмет? Есть браты?

— Федька?! Щусь?! Решился?

— В гости звал? Ну — примай. А то шо-то в Питере змеи подколодные душить стали революционных борцов.

Стал комиссар их сводного полка грозить децимацией. Это шо? Это за отступление в бою или другие грехи — расстреливают каждого десятого. Приказ наркомвоенмора Троцкого. Но с морячками он промашечку дал. Застрелил Федька комиссара, и охрану его на всякий случай, само собой, в штаб Духонина направили. А братва подалась кто до Черного моря, кто по домам, кто куда.

— Уж если бывший председатель всего Центробалта, один из главных людей рабочей революции Пашка Дыбенко от расстрела где-то тут недалече скрывается — не то под Одессой, не то под Самарой, — не, братишечки, нам с большевистскими кусучими клопами не по пути.

…И катится в зенит безумное лето восемнадцатого года, года безбрежных надежд и крушения миров: нет больше старого мира. И коротка душная новоросская ночь, и колеблется дорогой керосиновый огонек под сквознячком, отгибающим занавески на окнах.

— Сожрут они большевичков, как Бог свят. Злые большевички, жадные и глупые. И опоры им нет больше ни в ком. И что тогда?

— Верно. И нас жрать станут. С любой стороны власть — дышать не даст.

— Ну что, Нестор Иванович? А не вступить ли нам с ними во временный военный союз?

— Ста-анет, станет он с вами разговаривать. И знаешь почему? Потому что больше никто с ним сего дня разговаривать не хочет. То есть, позиция у вас для переговоров самая что ни на есть выгодная и своевременная.

— А кроме того — они и на мир с нами, тоже должны быть согласные. Абы против них не шли, да еще и хлебушка иногда давали.

…И теребили опасно телеграфиста, пока он не достучался своим ключом до харьковского комиссара. И пригнали Махно большевистский мандат, и известили Кремль о намечающемся решении украинского вопроса и визите нового союзника.

Вот так Нестор очутился в поезде. И пара хлопцев для охраны.

«Председатель Совета крестьянских, рабочих и солдатских депутатов Республики хлеборобов Новороссии».

Ну что ж. Ничего особенного. На территории бывшей еще год назад Российской Империи — сегодня за тридцать новых государств. Мировой пожар, развал тюрьмы народов. А велика ли Республика-то? А и ничего — от Харькова до Екатеринослава, от Александровки до Луганска, так примерно. Това’гищи, да это же чуть не четверть Украины, это же как… половина Прибалтики! Да сегодня у нас самих ненамного больше в прямом управлении — от Питера до Тулы да от Смоленска до Ярославля…

— Еще бы не п’гинять! Обязательно п’гинять, батенька!

Ох был непрост Махно. Ох был смекалист. Многое успел передумать за тюрьму и каторгу. И умел слушать тех, кто старше и образованней — мотал на ус.

Несколько дней в Москве жил он по залегшим на дно анархистам, Волин и Аршинов дали адреса и устные инструкции. Расспрашивал. Ходил в большевистские клубы, слушал доклады и дискуссии — уяснял текущий политический момент, уточняя линию будущего разговора.