Арбузный король - Дэниел Уоллес

Она рассчитывала отсидеться дома, пока я не сообщу ей, что гроза прошла и она может возобновить прежний образ жизни. Но это время так и не наступило. Разливая кофе в «Антрекоте», я прислушивалась к разговорам посетителей, которые изо дня в день ругались и сетовали на перемены к худшему. А по вечерам я приносила Люси еду и говорила: «Не сейчас, Люси, еще рано». Сидя взаперти, она постепенно теряла уверенность и былой оптимизм. Лицо ее побледнело и осунулось, глаза стали более темными. Ей так не хватало обычных прогулок по городу и встреч с людьми, которых она считала своими друзьями. Однако люди говорили о ней ужасные вещи, особенно мужчины — и старики, и молодежь. Я даже не решалась передавать Люси их слова. Эти ухмылки, эти шуточки насчет Игги: «Дурак дураком, урод уродом, а всех обскакал, обрюхатил девку». Мужчинам хотелось верить, что Игги действительно это сделал. Я спросила ее однажды, один-единственный раз: «Чей это ребенок на самом деле? Мне ты можешь довериться, я никому не скажу». Но она только покачала головой и улыбнулась. Добиться от нее правды было невозможно.

Так проходили недели, и ничего не менялось, за исключением Люси, которая быстро полнела. Судя по всему, она была уже на шестом месяце. Как-то вечером ей стало плохо; мы обе испугались, и она сказала, что хочет поехать в больницу в Кингстон. Я собралась позвонить, сняла трубку, но в ней была тишина. Не работали все телефоны в ее доме. Мы с ней переглянулись; она поняла, что происходит, и я это поняла тоже. Я сказала: «Люси…» — но она меня прервала:

— Ничего, я в порядке. Мы справимся сами. Я знаю, мы сможем. Обойдемся без врача. Мне не нужен врач.

Она здорово умела переключаться, причем делала это мгновенно. Если один путь был закрыт, она тут же находила другой. Вот такой она была, твоя мама. Она сказала, что прочла кучу книг по акушерству и что периодические ухудшения самочувствия при беременности в порядке вещей. Книги лежали на столике рядом с ее кроватью; я тоже пролистала парочку, чтобы иметь представление. Люси сказала, что если возникнут серьезные проблемы, она обратится к доктору, но вообще-то женщины тысячи лет рожали детей без всякой врачебной помощи. В большинстве случаев это происходит само собой. Люси называла меня своей повивальной бабкой. Она никогда не теряла надежды на лучшее. Я ей так и сказала однажды, а она говорит:

— Да, надежда. Она ведь тоже была в том сосуде.

И все же я считала, что помощь нам понадобится. Тогда я обратилась к Элу.

Я ей сочувствовала. Искренне сочувствовала. Отчасти я видела в ней продолжение себя, ведь и мне довелось пройти через нечто подобное. Когда-то и я побывала в ее положении. «Теперь тебе будет непросто смотреть на других свысока». От кого только я не слышала эту фразу!.. А Люсиль оказалась запертой в своем доме как в тюрьме. Это была трагедия — воистину трагическое падение. Трагизм его усугублялся тем, что это было еще и нравственное падение. Представить ее — с Игги Винслоу?! У меня мурашки по коже от одной мысли об этом!

Честно говоря, я, как агент по продаже недвижимости, больше внимания обращала на дом, чем на его хозяйку. Она и мистер Плотник неплохо потрудились над его восстановлением. Снаружи дом выглядел как в свои лучшие годы: свежая побелка стен, черные ставни, цветник во дворе (это был ее личный вклад в дело). Полагаю, отец мог бы ею гордиться. Позднее, уже после всего случившегося, я не раз проезжала мимо и любовалась старым домом, пока не обнаружила одну чрезвычайно странную вещь. Вам известна история старого Харгрейвза, чье лицо люди видели в окне после его смерти? Я была в числе тех, кто видел этот призрак. И вот я снова увидела лицо в окне, но теперь уже это было лицо Люсиль! Клянусь богом! Всякий раз, когда я проезжала мимо, она смотрела на меня из окна — из того самого окна, в котором ранее маячил покойный Харгрейвз, ожидая возвращения сына.

Это выбило меня из колеи, мистер Райдер. По ночам мне начали снится кошмары. Я видела сны о будущем.

Люди исчезают из нашей памяти постепенно, по частям. Даже после того, как они нас покидают, память еще какое-то время хранит их образ целиком, а затем от него начинают отделяться и исчезать частица за частицей. Я до сих пор удерживаю в памяти некоторые частицы ее образа. Например, ее волосы.

Я начала скучать по ее волосам вскоре после того, как она исчезла. Никогда бы не подумала, что мне будет так не хватать вида этих волос, хотя бы просто промелькнувших на улице за моим окном. Я не могла говорить об этом вслух, потому что Том (мой муж), как и весь город, был тогда решительно настроен против нее. А вот я ею восхищалась. Я восхищалась тем, что она сделала. Она была похожа на меня, то есть на меня такую, какой я мечтала быть: способной прийти на помощь другим, при этом не думая о собственных проблемах и собственной боли. Игги нуждался в ней, и она ему помогла. Она сделала доброе дело, и не суть важно, было или не было то, в чем она призналась, на самом деле.

Я хотела что-нибудь для нее сделать. И вот однажды я отнесла ей горшочек с запеканкой.

Я оставила его на заднем крыльце дома. Постучать в дверь и заговорить с ней я не рискнула: меня могли увидеть, и если бы слух об этом достиг Тома, произошла бы очень неприятная сцена. Вся ситуация напомнила мне времена, когда черным запрещалось питаться в «Антрекоте» и его хозяин порой выставлял блюда с остатками еды на тропе позади кафе. Добрые дела делались украдкой. И вот мы снова пришли к тому же. Люси больше не являлась частью нашего общества. Она стала нашим ниггером.

Не так уж много я могу вам рассказать о последующих четырех или пяти месяцах, в течение которых мы дожидались вашего рождения. Чем-то мы все напоминали нетерпеливых детишек, которые ждут не дождутся наступления Рождества, — кстати, ее разрешение от бремени, по нашим расчетам, приходилось близко к этой дате. Члены фестивального комитета встречались дважды в месяц, чтобы обсудить ситуацию. На этих встречах присутствовали и некоторые другие граждане Эшленда. Состояние беременной серьезных опасений не внушало. Анна являлась для нас важнейшим источником информации; никто другой не имел свободного доступа к мисс Райдер. Было бы неправильным утверждать, что она шпионила для нас, однако она не отказывалась отвечать на любые вопросы, которые ей задавали. Так, через посредство Анны мы узнали, что ваша мать, невзирая на ее состояние, не намерена уезжать из Эшленда к себе домой или в какое-нибудь другое, еще не загубленное ею тихое провинциальное местечко. По словам Анны, ваша мать надеялась, что в один прекрасный день наш город простит ее и вновь примет в свои объятия, как блудную дочь. Она нас всех любила. Вот почему она осталась здесь. Что ж, это и впрямь было очень трогательно.

Однако по большому счету этот ребенок, то есть вы, принадлежал не только ей. Он принадлежал всем нам. Таково было наше общее мнение.

Оно остается таким и сейчас.

Даже не знаю, что сказать обо всем остальном. Люси продолжала обучать меня грамоте, причем уроки наши длились дольше обычного — свободного времени у нее теперь было навалом. Она перестала выходить из дому, потому что жители города не хотели ее видеть и с ней общаться. Это были ее собственные слова, и я не могу сказать, что она сильно ошибалась.