Арбузный король - Дэниел Уоллес

Я никогда не говорил ей, во что оно стало мне. Самые разные люди считали своим долгом отдубасить меня по первое число, другие просто швыряли в меня всем, что попадалось под руку, и даже дети завели манеру выкрикивать гадости, когда я подстригал их лужайки. Кое-кто из мужчин, похвалявшихся, что им удалось «урвать кусочек», подходили ко мне и громким шепотом благодарили за то, что я «прикрыл их задницу», потому что каждый из них якобы был уверен в том, что это его ребенок, и считал, что между мной и Люси на самом деле ничего не было. В ответ я смеялся и говорил, что между нами очень даже было и что Люси назвала меня лучшим из всех мужчин, кого она знала, после чего эти люди тоже считали своим долгом меня отдубасить.

Постепенно она перестала задавать вопросы насчет моих свежих синяков и ссадин, потому что и так все было ясно. Однажды по дороге к ней меня порезали разбитой бутылкой, и хоть я и старался не поворачиваться к ней этим боком, Люси заметила кровь на рукаве. Без лишних слов она промыла рану и сделала перевязку.

Когда она этим занималась и ее лицо было совсем рядом с моим, я не удержался и спросил:

— Зачем тебе это нужно, Люси?

К тому времени дела зашли уже так далеко и все было так плохо, что я начал забывать, с чего, собственно, все началось. Она выглядела больной и утомленной, да и я имел вид хуже некуда, так что этот вопрос давно напрашивался и как бы задался сам собой. Она помолчала, прежде чем ответить.

— Просто я стараюсь поступать правильно, — сказала она.

Я в свою очередь сделал паузу, вникая в смысл сказанного.

— «Поступать правильно», — повторил я.

И она сказала:

— Да.

— Однако, — сказал я, — мне от этого ничуть не лучше. Иногда я чувствую себя более-менее, но гораздо чаще мне бывает очень плохо.

Она улыбнулась и приложила свою прохладную ладонь к моей щеке.

— Видишь ли, поступая правильно, ты не всегда делаешь это себе на пользу. По крайней мере сначала. Но через какое-то время ты оглядываешься назад и понимаешь, что в нужный момент ты сделал правильный выбор и от этого потом всем стало лучше.

— И когда это будет? — спросил я.

— Что будет?

— Когда придет время оглянуться?

— Когда-нибудь придет, — сказала она. — У нас все впереди.

Но я не уверен, что доживу до этого времени.

Анна пришла ко мне и выразила озабоченность состоянием здоровья вашей мамы и еще не рожденного ребенка. К сожалению, я не имел никакого опыта в данной области. Как фармацевт, я, безусловно, способен потягаться знаниями с любым врачом во многих вопросах, но помощь при родах к их числу не относится. Однако оставить без внимания эту просьбу я не мог. Я изучил всю доступную мне медицинскую литературу, но не извлек из нее почти никакой информации, могущей быть полезной в случае серьезных осложнений. Впрочем, на меня успокаивающе подействовали рассказы о тех временах, когда акушеры и родильные дома еще не стали нормой нашей жизни, и рождение ребенка не составляло проблемы, если женщина была здорова, а обстановка более-менее близка к стерильной. Я узнал, что младенец в первые дни жизни даже не нуждается в кормлении: если он родился здоровым, его надо только держать в тепле, и проблем никаких. Если подумать, как рождались наши предки семьдесят пять, сто, двести лет назад… Разве они могли рассчитывать на квалифицированную медицинскую помощь? Рассудив так, я решил, что вполне могу справиться. Увы, я был слишком самонадеян.

Я посетил старый дом и был рад повидать вашу маму. Она держалась мило и приветливо, но я не заметил в ней былой, как бы это сказать… искорки. Лицо ее было очень бледным, мертвенно-бледным, глаза потускнели, и из зеленых стали серыми, цвета кровельного шифера. От ее прежней сияющей красоты не осталось и следа. Возможно, это сияние было теперь направлено внутрь, то есть на вас. Я захватил свой стетоскоп и послушал, как бьется ваше крошечное сердце. Да, это было нечто! Я сказал ей, что сердечный ритм хороший, и это была сущая правда. Нет причин для волнений, сказал я ей. В дальнейшем я навещал ее трижды в неделю вплоть до дня вашего рождения и всякий раз говорил то же самое. Все в полном порядке, говорил я, все идет отлично. Как впоследствии выяснилось, я был наполовину прав и, пожалуй, мог бы поставить эту половину себе в заслугу. Но я не могу. Не могу, и все тут.

Нам все-таки следовало пригласить настоящего врача. Все произошло слишком быстро. В конце концов, я ведь только аптекарь. И, как я уже говорил, аптекарь не по призванию. Я всегда хотел быть пилотом, мистер Райдер. Я хотел летать.

Ты появился на свет около полудня, Томас. Это было в канун Рождества. Стояла прекрасная погода: солнечно и тепло по декабрьским меркам. Воды отошли в три часа утра, и я позвала Эла. Он пришел со своим маленьким саквояжем, и мы стали ждать. Время тянулось мучительно медленно. Но у твоей мамы была ясная цель. От нас всех требовалось лишь пережить эту ночь и следующий за ней день, и я считала, что мы справимся.

Разумеется, Эл не мог не сообщить кому надо, что этот день настал. Он сделал несколько телефонных звонков, и вскоре — новости у нас разносятся быстро — по улице мимо дома начали одна за другой проезжать машины, а затем появились и пешеходы, выбравшие именно это место для утренней прогулки. Довольно скоро они перестали притворяться, и к десяти утра с дюжину человек стояли уже во дворе перед крыльцом, таращась на дом так, словно ожидали выхода Элвиса или еще какого дивного чуда. Жутко было смотреть на эти лица, зная, чего они с таким нетерпением ждут.

Мы с Элом поводили твою маму из комнаты в комнату и вверх-вниз по лестнице, потому что Эл где-то прочел, что физические упражнения ускоряют процесс. Наверно, так оно и есть. К десяти утра она лежала на спине в постели, а Эл и я сидели рядом, вытирая ей лицо полотенцем и говоря всякие ободряющие слова.

А потом хлынула кровь. Да так, будто прорвало дамбу. В жизни не видела столько кровищи. Я взглянула на Эла: боже, он сам стал похож на мертвеца. Однако он сумел собраться и сказал твоей маме, кивая и улыбаясь, что так и должно быть: мол, небольшое кровотечение — это вполне нормально. Хотя ничего нормального тут, конечно, не было.

Эл вытащил свой стетоскоп и послушал ее живот, а потом с умным видом повертел в руках еще какие-то из принесенных им медицинских инструментов. Я не думаю, что сам он отчетливо представлял себе их назначение, но Люси ему вроде бы доверяла. Было похоже на то, что она полностью отдала себя в наши руки и решила: будь что будет. Она не боролась, а только надеялась на лучшее. Я держала ножницы и зажим для пуповины — это было в моем ведении. Ей же оставалась лишь надежда.

Кровотечение продолжалось, усиливаясь с каждыми потугами. Казалось, она рожала одну только кровь, и ничего больше. Я была наготове, натянув хирургические перчатки, которые дал мне Эл. Все происходило у меня на глазах.