Промельк Беллы. Романтическая хроника - Борис Мессерер

Сейчас наша жизнь, полная взаимной дружеской привязанности, представляется мне струной, натянутой до предела политизированным временем. И я горд, что эта струна выдержала все передряги и не порвалась. И звучала она чисто.

Буквально на наших глазах Володя Войнович начал рисовать, а точнее, писать картины маслом. Он ощутил желание быть художником. Еще я вижу в этом желание быть “всемогущим”. Все превозмочь! Новое чувство, связанное с обретением себя как творца, позволяло ему браться за задачи любой сложности. Тем более что он стал художником-примитивистом с наивным взглядом на жизнь. А такие художники обретают свободу. Они могут всё! И изобразить себя скачущим на лошади с петухом вместо сокола на плече. И перенестись в другой век, чтобы встретиться с Пушкиным или Гоголем. Или с обоими вместе. И это без всякой фамильярности, а наоборот, уважительно. Но на равных. А зрителю все равно понятно, что художником движет любовь к этим великим людям и острая необходимость вот так посидеть вместе. Ведь такая встреча – это как разговор со своей совестью. Но на божественном уровне. Чтобы была возможность исповедоваться. А может быть, и покаяться. Объясниться в любви. И даже выпить бокал шампанского.

Подобное чувство владело и Булатом…

Когда Володя писал картины, он становился другим человеком – спокойным, радостным, отрешенным от политических баталий. Он получил свое вознаграждение. Что могло бы быть лучше, чем проявить себя в новой области художественного творчества и обрести душевное равновесие.

Володины картины всегда радовали Беллу:

Мы с Беллой делили время между мастерской на Поварской и дачей в Переделкине – и там, и там все время крутился жизненный водоворот. Мне нравилась такая жизнь, но нравились и поездки к друзьям, особенно в Ленинград, и пребывание в Тарусе.

Частым гостем в Переделкине оказывался Дмитрий Александрович Пригов, который, как это странно ни звучит, приходил из Москвы пешком, считая этот неблизкий путь прогулкой. Правда, жил он на Юго-Западе, в Черемушках.

Дмитрий Александрович Пригов дарил нам с Беллой маленькие бумажные пакеты с бумажным содержимым, на которых были странные надписи. Например:

Дарю Белле и Боре 153-й гробик отринутых стихов.

Зачастую он приносил нам и свои стихи, написанные от руки на крошечных листочках бумаги. Иногда он переписывал их в открытую амбарную книгу, лежащую в большой комнате нашей дачи. Эти стихи были, как правило, написаны расстроенным Приговым, который старался застать нас на даче, но, как правило, не звонил предварительно. Получился целый цикл стихов о нашей невстрече, написанных грустным Дмитрием Александровичем, но, как всегда, не теряющим чувства юмора. Думаю, это первая публикация подаренных нам Приговым стихов:

Экспромт Пригова к моему пятидесятилетнему юбилею:

В те годы Пригов, мне кажется, чувствовал себя очень одиноким и потому, вероятно, стремился к нам. Он с большим пиететом относился к Белле, чье обаяние покорило его, кроме того, Пригову было интересно видеться с творческими людьми, бывавшими у нас и эпатировать их своими авангардными стихами.

Когда состоялась моя первая выставка живописи и графики, Дмитрий Александрович проявил к ней интерес и, трижды на ней появившись, оставил оригинальную запись в книге отзывов. Запись заканчивалась словами: “Что же будет дальше?..”

Помню приход к нам в гости Юрия Левитанского. Стиль его поэзии был вполне традиционен, в отличие от стихов Пригова. Юрий, как участник войны, писал о пережитом, о счастье жить и любить. Их знакомство произошло в застолье. Для того чтобы Юра лучше понял, кто такой Пригов, я попросил Дмитрия прочитать свои стихи. Пригов всегда читал охотно, но несколько агрессивно, потому что это был все-таки авангард, и ему не терпелось произвести впечатление на окружающих.