Империя "попаданца". "Победой прославлено имя твое!" - Герман Романов

– Наплевать. – Алехан потянулся, как сытый и довольный кот, обожравшийся чужой сметаны. – Меня не было, тебя тоже, как и коменданта с адмиралом, владыка на Аляске. Взятки гладки.

– Отец Василий крайним будет. Синод за это венчание его по голове не погладит…

– Плевать. Архиепископ на него епитимью наложит, как вернется. И я накажу своею властью. В Форт Росс отправлю, в ссылку – пусть тамошние приходы создает. И управление над ними берет.

– Суров ты с ним, – усмехнулся младший брат, – прям как с капитаном, которого чином полковника наказали.

Братья раскатисто рассмеялись, искренне, но негромко. Треть века они были истинными властителями Русской Америки, знали тут чуть ли не каждого как облупленного, так просто их все министры, вместе взятые, сковырнуть не могли. Кроме одного человека, и Федор сразу коснулся этого.

– А как отнесется Петр Федорович?

– Приличия соблюдены, мы тут ни при чем. А вот Николай в своем титуле «императорской» приставки лишится. И это самое большее. Мыслю я, брат, что зять мой так и так на престоле никогда бы не утвердился, у Александра все права. Вот потому-то он сюда и отправлен. Меня сменить со временем…

– Даже так? И ты…

– А я ему всю власть с удовольствием передам – потому что своим в нашей семье будет. Или мы в его, что ничего не меняет. И государь мне о том намекнул, прислав княжескую грамоту. Теперь никакого неравенства в браке не будет. Вот так-то!

– Все равно в уши напеть могут!

– И что?! Пусть поют, а мы свою песню затянем, более звонкую. Отдадим Петру Федоровичу все золотишко, что трудами нашей семьи нажито, за Машенькой в приданое. Вот и перепоем!

– А много там у нас?

Федор спросил ради интереса, алчностью братья не отличались, хотя деньгами не сорили, в дела употребляли с полезностью немалой, ибо с Петербурга золото не возили ни разу, только наоборот. Та же золотая и серебряная монета здесь же, в Ново-Архангельске, чеканилась.

– Тысячи полторы пудов, что за четверть века скопили.

– Ни хрена себе! Пятнадцать миллионов рублей. Это же весь флот удвоить можно, да еще останется. Да и за треть этих денег батюшка-император наши хитрости не заметит, будто ослеп.

– Не будем мелочиться! Деньжищами нужно ошарашить, на это и надежду держу, Федька, и не только. Золотишко в Калифорнии добывать начнем, вдвое больше в казну пойдет. Да и мы не внакладе останемся, свое года за три-четыре вернем. Да с лишком, – Алехан хищно улыбнулся, сизый шрам сделал лицо свирепым от этого оскала.

– Тут политика государственная, брат, а потому наказаний не последует. Хотя на словах нам попеняют. Вот только поздно будет – хочу я уже в следующем году своего внука пестовать, чтоб роду перевода не было.

– Ну, это пока напрасно. Это мы с тобой в Петербурге всех этуалей прошли, перепробовали. А Машенька строга, да и Николай, даром что двадцать лет, монашком при ней состоит, влюблен по уши… Так что до свадьбы никак не получится. Если только не поучить…

– Ты мне тут разврат не устраивай. Пусть у них жизнь чистая пойдет, не как у нас, с грязи. Тайно обвенчаются, и ладно. А свадьбу… Да бог с ней, со свадьбой. Осенью отпишем в Петербург, весной там получат письмо наше. Ответ только осенью следующей будет, а я, надеюсь, к этому времени и внуком обзаведусь. Будет кому наследство наше оставить, да и дело жизни нашей. Если здесь наместником лицо императорской семьи станет, то в Петербурге министры считаться будут. А то – только на благо России пойдет, не о себе только пекусь и своих потомках…

Константинополь

– Ты проявил ослушание отцу. – Петр постучал пальцами по столу, с некоторым удивлением разглядывая среднего сына. Тот вскинул голову – выволочкой Константин был недоволен, но скрывал. – Но с честью исполнил присягу, как настоящему воину надлежит. А потому я тебя накажу как сына, но награжу как офицера!

Голос отца был сух, хотя на самом деле он гордился поступком Константина. И еще тем, что ходатайствовал за него сам Суворов, весьма щепетильно относившийся к раздаче Георгиевских крестов. Да и сам Петр был очень осторожен с выдачей белых крестиков – награда действительно являлась редкостной и вызывала у офицеров и генералов нешуточное влечение к службе.

– А посему крест Святого Георгия четвертой степени, к которому тебя представил фельдмаршал, носи. Заслужил, чего говорить. Но с армии я тебя убираю немедленно…

– Государь! – Лицо царевича залила багряная краска стыда. – Не нужно награды, оставь служить…

– Нет, – отрезал Петр лязгнувшим голосом. – Не для войны тебя готовили! Греческий язык ты не зря учил. И станешь ты у меня наместником древней Византии, куда войдут греки, болгары и сербы. Войдут по отдельности, как полностью автономные единицы.

Константин слушал отца молча, с предельным вниманием – чего-то подобного он от отца и ожидал.

– Ты будешь и властвовать, и уговаривать, постоянно сглаживая противоречия, ведь между греками и славянами они будут неизбежны. А императором пока буду я. Вот так-то, сын мой.

– Ты мне недоговариваешь, батюшка?

– Конечно, сын мой. Многое еще в прожектах, многое только на словах. А делать будешь ты, сын, – с тебя и спрос будет. И еще – армию начнем создавать немедленно, все греческие батальоны переведем в полки. Пару дивизий получим. Да, хочу тебя спросить – кого поставить на командование?

– Князя Багратиона!

Петр хмыкнул – чего-то подобного он и ожидал от сына. Но выбор никуда не годный.

– Князь – воин, а не администратор. Он тебе все дела завалит – тут не очередной подвиг нужен, а долгая и кропотливая работа. А потому твою кандидатуру я отклоняю и в ближайшее время сам подберу тебе нужное командование. Согласен?

– Да, ваше величество. – Сын склонился в почтительном поклоне. Он тоже хорошо знал отца, а потому возражать и настаивать на своем не стал. Прислушался к доводам отца – князь Багратион незаменим на войне, но к мирной жизни не приспособлен.

– Иди, спроси Аракчеева, у него для тебя дело. Иди давай, мне работать надо. – И удивленно вскинул брови, глядя на неподвижного сына. – Что еще у тебя?

– О милости тебя прошу, государь!

Такого заявления от сына Петр не ожидал и сильно удивился. Снова постучал пальцами по столешнице и тихо спросил:

– Давай излагай просьбу, знаю, что понапрасну ты меня никогда беспокоить не станешь.

Берлин

Король Пруссии Фридрих-Вильгельм отдыхал, удобно расположившись в кресле. В последнее время он чувствовал себя больным, давно страдая одышкой от чрезмерной тучности.

Но тут ничего не поделаешь – любил монарх радости жизни, начиная от вкусной еды и кончая женщинами. Вернее, наоборот, – загулял еще принцем, да так, что супруга ответных развесистых рогов наставила в отместку, и дело кончилось разводом.