Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков

Страстной субботы 1918 года, когда обоз раненых Добровольческой армии, под благовест церковных колоколов, вошел в станицу Егорлыцкую Всевеликого Войска Донского. Это было ровно 53 года тому назад.

Чтобы вам, читающим эти строки, все стало ясно, необходимо будет перенестись мысленно в те дни, о которых будет речь впереди.

В те сумбурные дни автор этих строк был юным прапорщиком русской армии. После нашей неудачной попытки сопротивления красным бандам в Москве этот юный прапорщик, приобретя сфабрикованные документы с печатями местного (московского) Совдепа, благополучно прибыл в 20-х числах ноября 1917 года в Новочеркасск Донской области.

Прочитав слово «благополучно», у читающего этот очерк создается впечатление якобы легкой поездки на поезде на юг России. «Благополучно» – слово очень относительное, ибо все железнодорожные станции кишели разнузданными и вооруженными бандами пьяных дезертиров армии. Разбивая окна вагонов, они влезали через них внутрь и выбрасывали на платформу станции заподозренных в чем-нибудь пассажиров. А на платформе, с пьяными криками и гнусной бранью, этих заподозренных «кадетов» и «буржуев» сейчас же пристреливали. На больших же остановках, например в Воронеже, были явочным порядком образованы местные Совдепы, для которых кличка «кадет» была достаточной, чтобы, снова надругавшись над своей жертвой, этого несчастного «кадета» тут же пристрелить.

Но автор этих строк, как было выше сказано, имел хорошо сфабрикованные документы с печатями московского Совдепа, с указанием секретного задания.

Итак, прибыв в начале 20-х чисел ноября 1917 года в Новочеркасск на известную всем первопоходникам «Барочную № 2», к своей радости, я неожиданно встретился со своим большим другом В. И. В Александровском военном училище мы были в одном и том же взводе. По своем производстве мы оба попали в один и тот же полк московского гарнизона. В то время кузина моего друга была классной дамой в Новочеркасском Мариинском институте, и, конечно, вскоре после нашей встречи я был ей представлен, и, часто-часто посещая ее уютную квартирку, я познакомился с рядом очаровательных институточек. Весной они заканчивали институт. Все это я пишу, чтобы впоследствии пояснить некоторые события в моей жизни.

Чтобы продолжить мое повествование, позвольте мне вернуться к тому незабываемому дню, когда санитарный обоз Добровольческой армии под благовест церковных колоколов входил в гостеприимную станицу Егорлыцкую. Всех, кто мог двигаться, потянуло в церковь, мне же с перебитой ногой нельзя было и думать об этом. К тому же я ослабел настолько, что без посторонней помощи даже не мог повернуться на другой бок.

Под звуки доносившегося ко мне хорового пения «Христос Воскресе» с радостным чувством «Воскресения Христова» я впал в забытье, из которого меня пробудил голос нашей чудной, самопожертвованной сестры милосердия Вари Салтыковой: «Христос Воскресе, мой Белый воин! Вот я принесла тебе красное яичко!» Я настолько ослабел, что даже не мог приподняться на телеге, чтобы похристосоваться с Варей, но она сама нагнулась и поцеловала меня три раза. Затем, очистив от скорлупы яичко, она разрезала его пополам и, протянув одну половинку мне, сказала: «А теперь давай разговеемся».

Все это: торжественное пение пасхальной заутрени, христосование с Варей – настолько отняло мои силы, что я опять впал в забытье. Все последующие дни проходили в каком-то тумане и не запечатлелись в памяти.

25 апреля 1918 года части отряда полковника Дроздовского совместным ударом с казаками атамана Попова освободили от красных Новочеркасск. Население города, засыпая своих спасителей цветами, приветствовало их радостным пением «Христос Воскресе!».

30 апреля штаб Добровольческой армии решил переправить всех раненых в госпиталя освобожденного Новочеркасска. Размещенные по телегам раненые по уже просохшим дорогам были отправлены сперва в станицу Манычскую. При выезде из Егорлыцкой станицы санитарный обоз был остановлен генералом Марковым, который лично осматривал раненых, а имеющиеся у них винтовки отбирал. Может появиться вопрос: зачем раненым винтовки? Вопрос вполне уместный для людей, незнакомых с обстановкой ведения боя первых белых добровольцев. Не раз приходилось раненым, лежа на своих повозках, вести огонь по наступающим ордам красных – ведь шли мы без базы и тыла.

К вечеру того же дня санитарный обоз прибыл в станицу Манычскую, жители которой гостеприимно разместили раненых по своим домам. Кроме ласки и радушия станичников, мне невольно запомнился уклад жизни казаков-староверов. Курить в хате запрещалось, а на куривших смотрели они не совсем одобрительно. Также мне до сих пор вспоминается манычский каймак. Такого вкусного каймака мне в жизни моей не пришлось пробовать. Не помню, сколько дней мы находились в этой станице. Но вот было нам сказано, что завтра нас переправят пароходами в Новочеркасск.

Станица Манычская стоит на реке Маныч, впадающей в реку Дон. Новочеркасск же стоит у рек Аксая и Тузлова. Упоминаю я эти реки для того, чтобы указать, что в том 1918 году разлив рек принял необычные размеры. От станицы Манычской вплоть до Новочеркасска было огромное пространство воды, затопившей все прибрежные луга и поля. И по этому безбрежному водному пространству пароходы (или баржи) подвезли нас прямо к Новочеркасску.

В эти дни я от слабости был в полусознании. Более легких раненых или тех, кому нужна была срочная операция, сразу же разместили по больницам Новочеркасска. Меня же по слабости решили пока не тревожить и положили в приемный покой новочеркасского вокзала.

На другой день пробуждаюсь я в светлой большой комнате на чистой кровати с белоснежными простынями, а не на телеге со смятой соломой, покрытой грязным рядном. Окна в комнате были открыты и озарялись утренним солнцем. В одно из окон цветущая сирень протянула одну из своих ветвей. И вот, постепенно приходя в сознание, я начинаю осматриваться: все новое, никогда здесь не был, и все какое-то необычное. Начинаю думать: наверное, я умер, и Бог за мои страдания взял меня к Себе в рай. Вот открывается дверь, и входит кто-то в белой одежде. Думаю – наверно, ангел. Но этот ангел, подойдя к моей постели, потрогал сперва мою голову, а потом спросил, что я хочу: какао или кофе? Потом спрашивает: «Почему вы на меня так удивленно смотрите и ничего не говорите?» В ту минуту я догадался, что это сестра милосердия и что я, наверное, в госпитале. Тогда я спросил ее, где я и почему я здесь. Тут она, приветливо улыбнувшись, рассказала мне, что она добровольная сестра милосердия, что я нахожусь в приемном покое, что вчера меня выкупали в ванне и переменили бинты на гноящейся ране и что, возможно, сегодня к вечеру меня перевезут в госпиталь донских врачей на операцию. На мой вопрос, как я попал сюда, она рассказала мне, как на баржах