Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков

Князь Чичуа с двумя офицерами своей роты и двумя связными расположились в хате рядом с санитарным пунктом. Хозяин хаты, еще нестарый казак, оказался очень гостеприимным, женщины быстро соорудили ужин, а в соседней большой комнате он завел большой граммофон. Репертуар оказался довольно приличным, из русской и итальянской музыки, несколько арий из опер в исполнении Шаляпина, Карузо, романсы Вяльцевой, Вертинского. Офицеры были приятно удивлены, услышав такие мелодии в далекой Кубанской степи. Оказалось, хозяин был любитель музыки, сам играл на скрипке и пел в церковном хоре.

Командир роты сам пошел на санитарный пункт и пригласил сестер на музыку. Окончив перевязки, Варя и Таня пришли в тот момент, когда из граммофонной трубы неслись звуки вальса «На сопках Маньчжурии». Забыты были усталость, мелкие заботы! Кавалеры – офицеры и добровольцы, пришедшие послушать музыку, – наперебой стали приглашать единственных двух дам, и, как были, босые из-за растертых и уставших ног кавалеры и дамы так и закружились в вихре вальсов «Дунайские волны», «Лесная сказка», «Мечта»… Ведь самому старшему кавалеру, командиру роты штабс-капитану князю Георгию Чичуа было всего двадцать четыре года, а самому младшему кадету – неполных семнадцать. «Дамам» – одной неполных восемнадцать, а другой чуточку поменьше, так куда уж тут устоять от возможности покружиться в волнах таких знакомых и памятных по гимназическим и кадетским, совсем еще недавним балам мелодий.

Но время делу, потехе час… Несмотря на просьбы молодежи «еще немножечко», последовал командирский приказ – всем спать, завтра поход, отдохнуть всем необходимо. Это был последний «бал» князя, последний его вальс. Он предчувствовал, а все, кто были в этот вечер у него как званые гости, не ведали, что завтра будут стоять, пораженные страшной неожиданностью, над распростертым телом единственного в этот день убитого в Корниловском Ударном полку князя Георгия Чичуа, удивленно раскрытыми глазами уставившегося в серое зимнее кубанское небо.

Затихли последние звуки невозвратного времени, разошлись гости. Князь сел у небольшого столика, достал из полевой сумки тетрадь и стал писать. Его охватила страшная тоска жуткого одиночества в этом чужом доме в Кубанской степи, тоска по родному краю, по своему дому, по людям, кого любил и знал с самого раннего детства. Ему захотелось опять увидеть ласковые, на него глядящие бездонные карие глаза Марии[264], очерченные пушистыми черными бровями, ее вишневые губы, что так часто пели ему о журчащем ручейке и о плачущей над ним горлинке. Ему захотелось услышать ее голос, видеть ее нежную улыбку. И он стал писать ей письмо. Последнее[265].

«Милая горлинка Грузии печальной, помнишь ли ты обо мне? Чувствуешь ли мою тоску, что летит к тебе в эту ночь через горы и реки из далекой степи Кубанской?

Скоро полночь, наконец я один и могу весь отдаться мыслям и побыть с тобой. Сегодня закончился большой и утомительный переход. Завтра предстоит такой же. «Что день грядущий мне (нам) готовит…» – знает один Господь. А мы, мы ничего не знаем, знаем только, что движемся несколько южнее, а значит – ближе к тебе…

Ты Богом данная мне моя невеста. Люблю тебя, как Ангел Бога, как поется в наших песнях, любил с детства, люблю и поныне еще больше и навсегда, с этой любовью, с твоим образом и умереть не страшно. А умереть… придется.

Сегодня, в этот час ночной, я чувствую особую тоску и близость чего-то неизбежного. Через окно казачьей хаты, в которой я сейчас сижу, видны холодные звезды, и, если ты, как всегда, смотришь и любуешься ими, пусть наши взоры встретятся там, мне станет легче, тебе же напомнят обо мне, о моей вечной и нежной любви.

Может быть, это письмо будет не последнее, но… если ему суждено быть последним, то я… обязан написать о… последнем желании Ираклия. Вот ты и перепугалась. Прости, Мэри, что делаю тебе больно. Я знаю, как ты любила брата. В последний наш приезд в ваше Кодорское имение, ставшее для меня родным, надо признаться, Ираклий давно видал нашу взаимную любовь – твою и больше всего мою любовь к тебе. Он помог нам, «застенчивым деткам», как он нас называл, объясниться и стать женихом и невестой.

Как быстро пролетели тогда три недели, но как много в них было беззаботности, радости и счастья. Я ехал к вам радостный, уезжал счастливый. Для Ираклия это был его последний отъезд из дома, для меня… не знаю.

В июне 1917 года я вступил в Корниловский Ударный полк, так было надо. Несколько позже к нам в полк приехал с несколькими офицерами Ираклий. Вместе проделали крестный путь до Ростова, и 27 января, в бою с большевистскими бандами недалеко от станции Хопры Ираклий был смертельно ранен в грудь и левую часть головы. Был легко ранен и я. Обоих быстро доставили уходящим поездом в Ростов, а там в Николаевскую больницу. Доктора пытались спасти его, но… не теряя сознания, несмотря на сильные боли, он все время, держа мою руку в своей (сестра поддерживала его забинтованную голову), говорил мне о нашем последнем пребывании в наших родовых гнездах. Последние слова его были: «…Любите друг друга, ты, Георгий, и Мария… ей, моей сестренке, осторожно напиши о моей смерти, отцу пусть пока не говорит. Если сможешь, Георгий, похорони меня, запомни где… Прощай, кунак…»

В два часа дня 29 января Ираклий умолк навсегда. Его голову все еще держала девушка, сестра милосердия, из глаз которой скатывались чистые слезы на раненую грудь одного из последних офицеров Императорской армии России. Я первый сложил на его груди уже безжизненные руки, закрыл его карие глаза, и несколько моих слез запечатлелись на его груди в знак нашей бессмертной дружбы. Похоронен Ираклий на Нахичеванском кладбище, о месте его могилы знает хоронивший его священник отец Иоанн К.

Страшные времена настали, страшные дела творятся, страшно за тебя, моя горная звездочка, радость дум моих о тебе, далекая и такая близкая. Но вот сигнал сбора, надо собираться, до радостного скорого свидания или… прощай, моя ласковая джан. Господь с тобою! Что бы ни случилось – Кисмет. При жизни и после смерти всегда твой, любящий Георгий. 27.2.1918 г. Станица Старо-Леушковская».

В. Иванов[266]

Где вы, пережившие?

(29 марта – 3 августа 1918 года)[267]

Посвящается мученической смерти офицеров и солдат, брошенных в станице Елизаветинской 1(14) апреля 1918 года

Второй день шел горячий бой под Екатеринодаром. Под кожевенными заводами