Царица поверженная - Маргарет Джордж

издал негромкий неприятный смешок. – В конце концов, сейчас разгар лета. Но несомненно, найдется достаточно и таких, кто оценит предлагаемое мною путешествие.

Он пружинисто поклонился, отступил и исчез, растворившись в толпе.

– Кто это? – спросила я.

Он был слишком реалистичен.

– Чудесный, правда? Известный здешний актер, играет в греческих комедиях.

– В комедиях?

Сегодня он выступал в ином жанре.

Антоний провел меня мимо группы мужчин и женщин, окружавших гостя, разглагольствовавшего о смысле жизни.

– Молодой еще, совсем молодой, – сказал Антоний. – Все молодые философы склонны рассуждать на эту тему.

Позади меня раздавалось монотонное жужжание:

– Есть некто или же нет, сам и иные, в отношении к самому себе и между собой все они, сущие и не сущие, появляются для бытия и для небытия…

– Платон, – промолвила я не столько для Антония, сколько для самой себя.

Его брови выгнулись дугой.

– Моя маленькая александрийка, – любовно произнес он. – Может быть, ты тоже хочешь пофилософствовать о смысле жизни?

– Ну уж нет, – заявила я. – То, чему научила меня жизнь, вряд ли пойдет на пользу другим.

Точно так же можно было сказать, что общие правила мало подходят для меня.

Некоторое время мы разгуливали по залу, приветствуя гостей и прислушиваясь к разговорам. Примечательно, что никто не упоминал Октавиана и не заводил речи о политической ситуации: главными темами были мода, кулинария, развлечения и атлетические состязания. Наконец Антоний выступил вперед и хлопнул в ладоши, призывая к вниманию.

– Мои дорогие друзья, давайте вспомним ту первую зиму, когда я прибыл в Александрию. Ах, какое было время! Одна рыбная ловля чего стоила! А посещение Канопа? Вспомните пиры, скачки. С той поры минуло уже десять лет, во что трудно поверить. Нынче новые времена, и пора нам вместе окунуться в новые приключения. Но сначала я хочу выставить на торги кое-какие реликвии прежних дней. Обращаю ваше внимание, что вы можете – если вам будет угодно – использовать то золото, что насыпано в эти чаши.

Он взмахнул рукой в направлении предметов, уже привлекших мое внимание, и слуга поднял первый из них.

– На торги выставляются маски: комическая и, в пару ей, трагическая. В ближайшем будущем они могут оказаться очень кстати… На торги выставляется бюст Гая Октавиана, недавно удостоенный похвалы Марка Тития. Это поможет вам узнавать нового Цезаря в лицо… А вот еще уникальный образец своего рода – массивный золотой ночной горшок. Молва о нем дошла до самого Рима. Может использоваться и для других надобностей… например, под цветы.

Я этого предмета никогда раньше не видела. Должно быть, Антоний заказал его специально для своего аукциона.

Он успешно распродал все вещи и объявил:

– А сейчас на торг выставляется прощание с моей прошлой жизнью.

Он подал знак арфистам, и те взялись за инструменты.

– Слушайте! – призвал Антоний, когда рядом с ними появилась стройная певица. – Внемлите словам.

Негромкий мелодичный голос привлек внимание гостей, заставив их умолкнуть.

Пока остаешься на жизни стезе, велениям сердца внимай, В тончайших шелках появляйся везде и миром себя умащай.

Пение сопровождалось изящными движениями рук, взмахами широких полупрозрачных рукавов.

Во всем, не как прежде, себе потакай и сердце избавь от тоски. Веленьям его повинуйся, но знай, но помни, что дни коротки.

В зале воцарилось всеобщее молчание, на фоне которого голос певицы вдруг зазвучал очень громко.

В веселии дни надлежит проживать! Сокровищ земных не копи. С собою в могилу не сможешь их взять, назад же пути не найти.

Эти слова… Что-то похожее я слышала в Риме много лет назад.

– Спасибо, – молвил Антоний, поворачиваясь к гостям. – Друзья мои, давным-давно мы создали общество под названием Amimetobioi, «неподражаемые». Ныне я призываю вас создать новое, более соответствующее духу времени содружество. Имя ему будет Synapothanoumenoi – «чающие совместной смерти». Да. Призываю всех в знак скрепления договора взяться за руки и под звуки арф обойти этот зал в танце. То будет танец смерти. И поведет нас сам Гадес!

Актер появился рядом с Антонием и распростер затянутые в перчатки руки. Он не произнес ни слова.

В первые мгновения ошеломленные гости растерянно таращились на него, но потом, к моему удивлению, первый человек выступил вперед и взял меня за руку. За ним последовал другой, третий, и в конце концов если не все, то многие из присутствующих образовали цепочку, растянувшуюся вдоль стен.

– Пора!

Антоний подал сигнал арфистам, зазвучала нежная музыка, и линия танцующих, перекрещивая ноги и качая головами, двинулась вокруг зала. Цветочные венки на их головах покачивались в такт движению. Все оставались серьезными, словно участники погребальной процессии.

Затем одна из женщин сняла браслеты и, подняв их над головой, стала выстукивать ритм, добавив танцу живости. Многие последовали ее примеру, превратив свои украшения в трещотки, цимбалы или колокольчики. Шаги убыстрялись, наши ноги выбивали ритм на мраморном полу. Торжественное шествие превращалось в буйную пляску, жизнь брала верх над трауром.

– Вина! Вина! – произнес один из танцующих, протянув руку, чтобы слуга подал ему чашу.

– Еще! Еще! – Его призыв был подхвачен и теперь несся со всех сторон.

Цепочка распалась, запыхавшиеся люди принялись утолять жажду.

– А теперь – угощение! – возгласил Антоний, и по его слову команда слуг устремилась в зал, внося столы и ложа. С отрепетированной ловкостью, практически в одно мгновение, они превратили зал для торгов в трапезную. Люди с веселыми восклицаниями устраивались за столами. Прежде чем подали еду, Антоний заговорил снова:

– Празднуйте и веселитесь! Сегодня все лучшее, что есть в Александрии, послужит вашему удовольствию: яства, напитки, музыка.

Он выдержал паузу, потом продолжил:

– Давайте же будет собираться вместе и веселиться, пока это возможно. И не надо печалиться о грядущем. Вспомните эпитафию на гробнице Эпикура: «Меня не было, я был, меня нет, мне все равно». Собственно говоря, это итог пути души в вечность.

Когда Антоний занял место рядом со мной, я склонилась к нему и шепнула:

– Это слишком цинично.

– А разве ты думаешь иначе? – спросил он, энергично разжевывая фигу.

– Да, – ответила я. – Приведенное тобой высказывание постыдно. Так можно сказать не о человеке, а о диком звере.

– Я завидую зверям.

– Нет, не верю. У них нет воспоминаний.

Я подозвала одного из слуг и приказала найти и принести мне агатовую чашу. Когда приказание было выполнено, я повертела ее в руках и сказала:

– Я не готова выставить эту вещь на торги: она принадлежала моему отцу. Однако пить из нее сегодня мне представляется уместным.

Да, мой отец не терял мужества перед лицом множества бед.

– Господин, как тебе нравятся такие слова? – спросил