Покуда я тебя не обрету - Джон Ирвинг

– Как он посмел сделать этот новый шаг без меня? – воскликнул Джек. – Как он посмел меня бросить?

– Мой тебе совет: найди в себе силы простить и его, – тяжело вздохнула доктор Гарсия (Джек терпеть не мог, когда она так вздыхает). – Ну вот, ты снова плачешь. Тебе от этого только хуже. Нужно перестать плакать, Джек.

Нет, скажите, ну не садистка? Доктор Гарсия умела выводить Джека из себя, как никто другой. Поэтому-то он и не сказал ей, что получил новое письмо от Мишель Махер. Он отправился на всеамериканский съезд дерматологов, не поставив доктора Гарсия в известность, – потому что знал, она сделает все, только бы отговорить его; потому что боялся услышать ее мнение; потому что знал, каково будет это мнение, знал, что она всегда права.

А Мишель… ну что Мишель. Она просто написала ему, что едет в Лос-Анджелес и очень надеется его увидеть – вот так запросто, словно не было между ними взаимных обид, словно бы двадцать лет, которые они не провели вместе, были не длиннее, чем их единственное лето в Эксетере.

Она подчеркнула, что не каждый год ездит на этот съезд – только когда его проводят на Северо-Востоке. Но она же никогда не была в Лос-Анджелесе («представляешь?» – написала ему она), плюс это возможность увидеться с Джеком – в общем, в письме ясно читалось, что она решила провести три дня в Голливуде в компании специалистов по кожным болезням исключительно ради него.

Для съезда выбрали один из этих уродских отелей в Юниверсал-Сити, «Шератон». Здание возвышалось среди бесконечных киносъемочных павильонов, больше похожих на бомбоубежища, оттуда открывался вид на Голливудские Холмы и на кинопарк студии «Юниверсал». Тому, кто селился в «Шератон-Юниверсал», казалось, что он не в отеле, а на курорте, поэтому делегаты разнообразных конференций обычно привозили с собой детей.

Дерматологи обсуждали свои кожные дела, а их дети бегали по кинопарку. Джек очень удивился, что врачи этой специализации осмелились приехать в Калифорнию – ведь здесь такое яркое солнце! Наверное, решил Джек, их дети ходят с ног до головы перемазанные кремом от загара.

Письмо от Мишель было написано в решительном, бойком и даже наглом стиле, словно она все та же ветреная семнадцатилетняя школьница, какой была некогда в Эксетере. Прочтя письмо, Джек вспомнил ее шутку по поводу «Ричарда III».

– Дик, куда ты дел свой горб?

– В гардеробе забыл, вообще-то я им играю в футбол.

Джек выиграл у нее роль леди Макбет, но она не обиделась. Он помнил, что в ней больше метра восьмидесяти, она блондинка с волосами медового отлива, стройная, с блестящей, как у фотомодели, кожей и с «парочкой твердых шаров», по выражению пошляка Эда Маккарти.

– Джек, а почему у тебя нет девушки? – спросила его тогда семнадцатилетняя Мишель. Она просто шутила – по крайней мере, так решил Джек. Стало быть, нужно произнести ответную реплику; это же игра, не так ли?

– Потому что мне кажется, что ты занята, – ответил он.

– Я и думать не думала, что интересую тебя, Джек. Мне казалось, тебе на всех плевать, – сказала ему Мишель.

– Мишель, неужели ты думаешь, что есть на свете люди, которым ты не интересна? – ответил вопросом на вопрос Джек и тем самым сделал первый шаг к катастрофе.

Они ведь и сошлись-то благодаря театру, благодаря игре. Во всей этой истории единственный честный поступок Джека – это его решение не спать с ней, ведь он думал, что подхватил от миссис Стэкпоул триппер, и не хотел заразить Мишель. Доктор Гарсия, впрочем, отмела и эти его претензии на честность – ведь Джек не сказал Мишель, почему не будет спать с ней, не так ли?

Он, конечно, в то время думал, что никто ему не поверит, признайся он в своей связи с миссис Стэкпоул, – уж Мишель точно, ведь она такая красивая, а миссис Стэкпоул выглядит законченной неудачницей (даже среди пожилых женщин).

Так почему же на фоне всего этого разухабистый тон письма Мишель не насторожил Джека? Потому, конечно, что он готов был на все, только бы кто-нибудь протянул ему руку из-за пределов актерского мира, из-за пределов вселенной, где все – игра; он так отчаянно нуждался в этом, что не почуял опасности, а ведь в письме Мишель, можно сказать, аршинными буквами было написано: «НЕ ВЛЕЗАЙ, УБЬЕТ». Между Мишель и Джеком никогда не было ничего настоящего, они даже до почти настоящего не дошли. Ну хорошо, переспал бы он тогда с ней – не заразив ее триппером, потому что никакого триппера он ни у какой миссис Стэкпоул не подцеплял; только долго ли они пробыли бы вместе после этого? Вероятно, расстались бы уже в тот миг, когда Мишель отправилась в Колумбийский университет, а Джек в Нью-Хемпшир; а уж встречи с Клаудией их связи точно было не пережить.

Говоря коротко, Мишель Махер всю жизнь была главной Джековой иллюзией. Одноклассники все как один воображали Джека и Мишель вместе, но даже эти бесплотные фантазии были куда прочнее связывавшей их ниточки. Да, Мишель – самая красивая девушка в школе, а Джек – самый красивый юноша; собственно, эпитет «самый красивый» – единственное, что между ними было общего.

«У меня все утро встречи, а весь вечер – доклады, – писала Джеку Мишель, – но пару-другую докладов я вполне могу пропустить. Просто скажи мне, когда ты свободен. Я так хочу видеть, где и как ты проводишь время! Джек, ведь ты, я так понимаю, практически хозяин Лос-Анджелеса!»

Вот уж неправда. Голливуд так просто к рукам не приберешь, он как золотой, блестящий, притягательный приз, который тем не менее вечно от тебя ускользает. Да, ты мог стать настоящим хозяином Голливуда – на одну ночь, ту, когда ты выигрывал «Оскара». Но за этой ночью следовала другая, а за ней – еще одна. И уже через неделю Голливуд забывал о тебе; ты и оглянуться не успел, как перестал быть хозяином Лос-Анджелеса. Снова стать им можно, лишь получив «Оскара» еще раз, а потом еще.

Когда-то хозяевами Голливуда были киностудии, но и эти времена канули в Лету. Иные агенты вели себя так, словно они хозяева Голливуда, иные актеры воображали, что они хозяева Голливуда, но и те и другие горько ошибались. Настоящие хозяева Голливуда – те, кто выиграл несколько «Оскаров», те, кто каким-то неведомым образом выигрывал один «Оскар» за другим. Джек Бернс был не из таких. Но в глазах Мишель Махер он был кинозвезда, и она считала, что этого достаточно.

По мнению доктора Гарсия, лучшее достижение Джека на ниве «нормальных» и «настоящих» отношений – роман с Клаудией. Они и правда были по-настоящему вместе несколько лет, прежде чем уйти каждый своим путем. Но Мишель Махер была для Джека куда опаснее, она запала ему в душу куда сильнее – потому что отношения с ней всегда были лишь возможностью.

– Отношения, которые могли быть, – от них остаются самые глубокие раны, ты не находишь? – говорила Джеку доктор Гарсия. Разумеется, она имела в виду не только Мишель, но и Уильяма.

Итак, Джек в некотором роде был предупрежден, но тем не менее отправился за Мишель – за доктором Махер, незамужней, тридцативосьмилетней, – в отель «Шератон-Юниверсал». О чем он, черт побери, думал? Он ведь заранее считал, что даже с потерявшей память проституткой-трансвеститом мог бы провести более приятный вечер. В таком вот расположении духа он вошел в вестибюль отеля, по которому туда-сюда бегали бесчисленные дерматологические дети, вернувшиеся домой с прогулки по кинопарку. Мишель сказала, что будет ждать Джека в баре, он и нашел ее там за поглощением «маргарит» с тремя коллегами. Все дамы были вдрызг пьяны, но Мишель еще держалась на ногах, чем Джек остался доволен, – во всяком случае, она единственная встала его поприветствовать.