Театр отчаяния. Отчаянный театр - Евгений Гришковец

Жили мы в Перми по домам тех, кто называл себя театром «Отражение». Общежитие екатеринбургского политеха многим из нас вспомнилось как что-то замечательно комфортное. Двое ребят, которых пригласил к себе ночевать писатель-фантаст, сбежали сразу. Они не решились в его жилище разуться. Зато в той квартире было очень много книг.

Мне довелось поселиться у молодого учёного, который изучал фауну Пермского края. У него в холодильнике на кухне жили в банках тритоны и лягушки. Он держал их в холодильнике рядом с продуктами. От холода земноводные засыпали, и их можно было не кормить.

Но все те пермские ребята были из интеллигентных семей, знали массу стихов, разбирались в симфонической музыке, и у них был обширнейший круг знакомых художников, музыкантов, учёных, писателей и поэтов, которых в Перми того времени было много, и они ещё не бросили творчество, ещё не разъехались из Перми и ещё были молоды и живы.

То, как жили наши пермские коллеги, более всего напомнило мне Питер, в который я приехал летом, вернувшись со службы.

На доске объявлений в главном корпусе Пермского университета я увидел плохонько написанную афишу на которой прочёл: «Впервые в Перми театр интеллектуальной клоунады из Кемерово “Ложа”. Спектакль “Мы плывём”». Определение жанра моего театра – «интеллектуальная клоунада» – огорчило меня до уныния.

А те, кто нас пригласил, были так рады нашему приезду, что показывать свои огорчения и недовольство было всё равно, что обижать маленьких детей.

Театр «Ложа», состоявший из молодых, весёлых и весьма уверенных в себе людей, высадился в театре «Отражение» как отряд сил быстрого развёртывания, как спецназ. Мы решительно навели порядок там, где неизбежно должны были выступать. Мы привели в рабочее состояние их фонари, провели к ним новые провода и заизолировали старые, наладили звуковое оборудование и даже смогли закрыть окна разнообразными тканями, картоном и ещё невесть чем из того, что смогли найти на месте.

Помимо «интеллектуальной клоунады» сюрпризом нам явилось то, что один наш спектакль был заявлен на 15 часов, и на него были приглашены дети младшего школьного возраста. Принимающая сторона посчитала «Мы плывём» спектаклем, который должен был понравиться детям. Я тоже считал его вполне детским, весёлым и был уверен, что дети могли его воспринять, но только вместе с родителями. Под присмотром. А на наше выступление в Перми должны были привести несколько классов вырвавшихся из школы маленьких детей под присмотром только учителей.

Тот спектакль я не забуду. Это был единственный в моей жизни спектакль, исполненный исключительно для младшей школьной аудитории. Я оказался в шкуре тех театральных деятелей, на чьи спектакли водили меня из школы со всем классом. Тогда я впервые посочувствовал им по-настоящему. Во время спектакля для детей я сидел в зрительном зале и видел весь кошмар полностью.

Дети, пришедшие в маленький университетский театр, ворвались в зал с грохотом и сразу же устроили возню. Мальчишки скакали с ряда на ряд, лезли под сиденья, бросались портфелями, девочки визжали. В нормальном театре сцена возвышается над зрительными местами первого ряда и чаще всего до начала спектакля закрыта занавесом. Тут сцена размещалась в том месте, где в университетской аудитории стоит кафедра и на стене висит доска. Наши декорации ничем не были отделены от зрительного зала. Дети побежали на сцену, похватали висящий, расставленный и разложенный реквизит и моментально всё растащили. Один особо шустрый и взъерошенный пацан забежал за ширмы, туда, где ждали начала спектакля и выхода на сцену актёры. Почти сразу он выскочил оттуда напуганный, подбежал к учительнице и громко, трубно завыл. Он плакал до судорог. Его так и не смогли успокоить, увели куда-то. Хотя, как мне сказали, он был главным хулиганом и непоседой. Ребята после спектакля рассказали, что тот мальчишка забежал за кулисы и оказался в полумраке среди шести ряженых мужиков, один из которых в костюме доктора протянул к нему руку и прошептал: «Ну-ка иди сюда!»

– Мы больше ничего не сделали! Клянусь!..

– Мы к нему даже не притронулись!..

– Мы не собирались его пугать! Поверь!.. – объясняли мне потом ребята.

Весь спектакль дети щипали и кусали друг друга, ползали, бросали друг в друга шарики скомканной бумаги. Когда на сцене появился доктор, они начали бросать такие шарики в него. Я сидел в самом дальнем от сцены углу. Один очень худой белобрысый мальчик с длинной шеей весь спектакль ел печенье, крошил на свой школьный пиджак и вполоборота неотрывно смотрел на меня. Он на сцену не глянул ни разу. В то время был очень популярен фильм «Омен» про мальчика-дьявола. Я вспомнил тот фильм сразу. Было жутко. Другой мальчик, самый аккуратный и тихий, сидел в первом ряду и смотрел на актёров, которые находились от него на расстоянии не более трёх метров, в большой корабельный чёрный бинокль. Периодически он бинокль переворачивал и смотрел в него наоборот. И так от начала и до конца спектакля. Актёр, который играл капитана, сказал, что это было чрезвычайно трудно выдержать.

Спектакль ребята сыграли минут на десять быстрее, чем обычно и чем было задумано. Тогда я твёрдо себе пообещал, что для детей больше играть не буду. Я понял, что не знаю, что детям надо показывать, что я для детей ничего придумать не могу и что «Мы плывём» совсем не детский спектакль. Ещё я оценил и осознал, что люди, которые делают спектакли для детей, – это особенные люди, что они обладают особыми качествами, которых у меня нет, и что они герои.

Тот спектакль был болезненным, но полезным опытом для всего моего театра. Мы тогда вполне трезво осознали, что можем в жизни и на сцене далеко не всё.

Взрослый вечерний спектакль прошёл замечательно. Пермская публика оказалась такой, о какой мы у себя дома могли только мечтать. Пермь вообще, несмотря на неряшливость, неухоженность и безалаберность, показалась нам по сравнению с Кемерово городом довольно мягким, улыбчивым и дружелюбным. В Перми чувствовалась глубина и серьёзное человеческое содержание. Перми было что и кого вспомнить, в отличие от совсем нового и ещё не успевшего накопить историй Кемерово.

Мы очень подружились с теми людьми, которые были между собой театром «Отражение». Мы впоследствии ездили друг к другу, мы встречались в иных местах. Мы дружили театрами. А когда театр «Отражение» растворился в пришедших, непригодных для его жизни временах, наши тонкие ниточки отношений не разорвались окончательно. Вот только так случилось, что на концах некоторых ниточек никого не осталось.

Не осталось Андрея Гарсиа, из-за которого я и решил вспомнить ту поездку, для которого я приберёг особое место и несколько особых страниц этого романа.

Андрей был человеком-легендой Перми, в которую мы приехали. Все, кто любил музыку, театр и поэзию в том городе того времени, знали его, любили и гордились им, как редкой и диковинной бабочкой может гордиться коллекционер, знающий, что такой, кроме него, ни у кого нет, не было и никогда не будет.

Театр «Отражение» жил вокруг Андрея и благодаря Андрею. Он притянул к себе тех людей и был им необходим. Он мало уделял им времени, внимания и сил, но они довольствовались и тем малым.