Театр отчаяния. Отчаянный театр - Евгений Гришковец

Мои актёры ехали в Кемерово с важнейшим знанием. Они узнали, что являются актёрами нового типа. Об этом они услышали от московских театральных специалистов. Но главное, они поняли, что тот театр, который мы делали, является чем-то имеющим значение не только для города Кемерово, но и в масштабах страны. Им сообщили в Екатеринбурге, что они классные и театр их тоже. По ним было видно, что их вера в себя, в наш театр и в меня возросла и укрепилась невероятно. С ними тогда можно было осуществить практически любой замысел.

По дороге из Екатеринбурга в Кемерово в поезде мои прекрасные актёры нового типа напились как последние старорежимные скоты. Вели себя на радостях от успеха разнузданно. Это был неприятный звоночек.

По возвращении в Кемерово нас ожидала тишина и полное отсутствие интереса к нашим успехам и достижениям. Тогда мы сразу приступили к репетициям нового спектакля. Замысел у меня был готов.

Год жизни театра начинается не Новым годом, а числится с конца лета до начала лета. И тот год, в который мы обосновались в политехе, то есть второй год существования театра «Ложа», был самым счастливым в его истории. Он был таким плодотворным и насыщенным новыми опытами на сцене, новыми возможностями, новыми спектаклями, знакомствами, впечатлениями и идеями, что мы даже не заметили, пропустили, оставили без внимания глобальные события, которые произошли тогда в стране.

Мы как-то не очень обратили внимание на то, что великая страна СССР прекратила своё существование. Мы были заняты в это время возведением и устройством театра на новом месте. Денежная реформа, которая в одночасье лишила накоплений и сбережений миллионы и миллионы людей, прошла нами незамеченной. Денег у нас не было, мы про них тогда не думали, мы были слишком заняты другим. И нам было слишком ясно, что то, чем мы заняты, денег нам не принесёт.

Мы пропустили момент, когда вдруг у ровесников наших родителей не стало денег вовсе, а у наших ровесников их стало столько, что даже они сами не могли, не успевали их посчитать.

У нас, у людей, которые делали театр «Ложа», осталось впечатление от того года нашей жизни, будто мы зашли на репетицию в одной стране, а вышли с репетиции в другой. Когда мы заходили на репетицию, в городе ездили довольно редкие частные автомобили отечественного производства, а в основном общественный транспорт, служебные машины и грузовики заполняли улицы. Когда мы вышли, то увидели много иностранных машин, маленьких и больших, с рулём с левой, привычной, стороны и с непривычной, правой.

Мы, занятые обустройством театра и увлечённые импровизациями во время ежедневных репетиций, не заметили, как мальчишки, которые стайками собирались во дворах, курили в подъездах и шастали за гаражами, вдруг очень быстро, в одночасье, выросли, заматерели и надели тёмно-синие и чёрные спортивные костюмы с тремя белыми полосками по швам штанов, увенчали свои под ноль стриженные головы каракулевыми кепками по кем-то выдуманной моде, ссутулились и превратились из мальчишек в братков. А мы, увлечённые всё новыми и новыми творческими идеями, пропустили тот самый день, когда наш и без того довольно приземлённый промышленный город, главным элементом герба которого является изображение химической колбы, был оккупирован стаями мрачно глядящей из-под бровей и козырьков кепок братвы. На долгие десять лет город Кемерово будет находиться под тяжестью тех взглядов. Он будет одним из символов дикого и грозного десятилетия, которое пролегло между эпохами. В городе тогда вдруг стало страшно.

Но нам некогда было бояться. Мы делали театр. Мы были выше страхов и выше общей погони за шальными деньгами. Поэтому ни страха, ни денег у нас не было.

А в это время, буквально за один год, с людьми происходили невероятные приключения и глобальные перемены.

Один парень, с которым мы учились в школе в параллельных классах, позвонил мне в сентябре и попросил немного денег в долг. У меня было меньше, чем он просил, но он взял столько, сколько я мог дать. Через месяц он позвонил и попросил ещё, но мне нечего было ему одолжить. Ещё через месяц он заехал ко мне в театр на большой иностранной машине с водителем, одетый в длинное бежевое пальто до пят, отдал долг и хотел ещё дать сверху двойную сумму, но я не взял. После Нового года он позвонил и пригласил работать у него в фирме, а после моего отказа предложил подумать над тем, как он может помочь мне и театру. В начале весны он несколько раз звонил и звал где-нибудь с ним посидеть и выпить, сходить в первый открытый в Кемерово боулинг или в баню. Но я всё время был занят на репетициях или готовился сдавать сессию на заочном, или у меня был спектакль, а потом свидания, которые я себе позволял гораздо реже, чем было необходимо. А потом, в конце апреля, позвонила мама того моего школьного приятеля и спросила, не знаю ли я, где может пропадать её сын Олежик. Просила ничего не скрывать, потому что она не могла его найти уже несколько дней. Потом ко мне приезжали следователи. В бумагах Олежи они нашли записи, сделанные его рукой о том, что он мне должен денег. Олега так и не нашли. Никогда.

Таких историй случалось так много в то время, что было страшновато спрашивать про приятелей, которых не видел и не слышал пару месяцев.

Дома, в университете, везде, кроме как в стенах моего театра, звучали разговоры о том, что заведующий такой-то кафедры открыл со своим аспирантом автозаправку и у них теперь куча денег. А какой-то доцент сколотил из своих студенток бригаду проституток и живёт роскошно. Про кого-то говорили, что его дочь выходит замуж за итальянца и скоро уедет к жениху, а за ней и родители. Много народу только и говорили о том, кто и куда намерен в ближайшее время уехать. Куча людей начали заниматься самыми непредсказуемыми вещами. Знакомый парень, который в один год со мной поступил в университет и страшно увлечённо занимался астрономией, писал диплом по каким-то туманностям, ушёл в похоронный, очень криминальный бизнес и весьма в нём преуспел. А другой, который занимался классической борьбой, не умел связать двух слов и уши которого из-за тяжёлого спортивного детства и юности были похожи на переваренные вареники, открыл самый модный в городе цветочный магазин. Но цветочный бизнес оказался настолько прибыльным, что его скоро расстреляли возле дома из пистолета.

Но нам некогда было отвлекаться на подобные дела и разговоры. Мы до фестиваля и после репетировали новый спектакль. Думали только о нём. Всерьёз общались только друг с другом.

После возвращения из Екатеринбурга, где на фестивальных спектаклях всегда было много зрителей, где мы встретили массу интересных людей нашего возраста, которые, посмотрев наш спектакль, хотели общаться, где весь город бурлил от рок-н-ролла, и мы чувствовали себя в Екатеринбурге как в настоящей столице рок-музыки, в Кемерово мы остро ощутили то, что чувствуется каждый раз в момент возвращения в провинцию. А город Кемерово в тот год вдруг довольно резко стал городом с недобрым лицом.

Ох, как же захотелось тогда встряхнуть наш город! И мы его встряхнули. Пару недель после той встряски многие точно не могли прийти в себя. Что же мы сделали?..

Я договорился со знакомыми в университете, которые работали в лаборатории биологического факультета. У них в террариумах для каких-то опытов жили мадагаскарские тараканы. Я как-то по случаю их видел, а тут про них вспомнил. Мой приятель принёс в театр штук пять этих насекомых. А мадагаскарский таракан – это большое насекомое. То есть это вполне таракан, но только сантиметров семь в длину. Самцы с красивыми, гладкими крыльями, самки – без и выглядели противно, как здоровенные, коричневые мокрицы.