Хозяин Черного Замка и другие истории - Артур Конан Дойл

– Ну, что ты о ней думаешь?

– Что она удивительно красива, – ответил я уклончиво.

– Разумеется! – вспылил мой друг. – Но это ты знал и прежде.

– Кроме того, она очень умна, – продолжил я.

Баррингтон Каулз промолчал, а потом внезапно спросил:

– А она не жестока? Тебе не показалось, что её радует чужая боль?

– Ну, знаешь, об этом мне пока трудно судить.

Мы снова замолчали.

– Старая дура… – пробормотал вдруг Каулз. – Совсем из ума выжила.

– Ты о ком? – спросил я.

– О тётке, конечно, о миссис Мертон, или как там её…

Я понял, что моя бесцветная бедняжка обращалась со своей просьбой и к нему, но о предмете разговора Каулз не обмолвился ни словом.

В тот вечер мой друг ушёл спать прежде меня, а я долго ещё сидел у камина, перебирая в уме всё увиденное и услышанное. Я чувствовал, что в девушке есть какая-то тайна, какое-то тёмное начало, ускользающее, непостижимое. Вспомнилась встреча Прескотта с невестой накануне свадьбы и трагическая развязка. В моих ушах зазвучал пьяный вопль бедняги Ривза: «Отчего она не призналась раньше?» И остальное, что он рассказывал, вспоминалось тоже. А потом всплыл боязливый шёпот миссис Мертон, бормотание Каулза и, наконец, плётка над съёжившейся визжащей собачонкой.

В целом всё это складывалось в весьма неприятную картину, но в то же время обвинить девушку было не в чем. И по меньшей мере бесполезно предостерегать друга, если толком не знаешь от чего. Он с негодованием отвергнет любое обвинение в адрес невесты. Что же делать? Как разобраться в её характере, как узнать о её родне? В Эдинбурге они чужие, прежде их тут никто не знал. Девушка – сирота, откуда приехала, неизвестно. И вдруг меня осенило. Среди отцовских друзей был некий полковник Джойс, который довольно долго прослужил в Индии, в штабе. Он наверняка знает офицеров, служивших там после восстания. И я, придвинув лампу, незамедлительно принялся за письмо к полковнику. Внешность капитана Норткотта я описал очень подробно – насколько позволил несовершенный дагеротип – и добавил, что служил он в Сорок первом полку и пал на Персидской войне. Об этом человеке меня интересовало всё, совершенно всё. Надписав конверт, я в тот же вечер отослал письмо и улёгся спать с сознанием выполненного долга. Впрочем, события эти так меня растревожили, что я долго ещё ворочался без сна.

II

Ответ из Лестера, где проживал по выходе на пенсию полковник Джойс, пришёл спустя два дня. Вот это письмо, передо мной, и я привожу его дословно:

«Дорогой Боб!

Помню его прекрасно! Мы встречались в Калькутте и позже – в Хайдарабаде. Занятный был человек, держался особняком, но солдат хороший – отличился при Собраоне и, если мне не изменяет память, даже был ранен. В полку его не любили, считали чересчур хладнокровным, безжалостным, жестоким. Ходили слухи, будто он слуга дьявола или кто-то в этом роде, что у него дурной глаз и прочая, и прочая. Были у него, помнится, прелюбопытные идеи о силе человеческой воли, о воздействии мысли на матерьяльные предметы.

Как твои успехи на поприще медицины? Не забывай, мой мальчик. что сын твоего отца может располагать мною всецело, буду рад служить тебе и впредь.

С неизменной любовью,

Эдвард Джойс.

Р. S. Кстати. Норткотт вовсе не пал в бою. Уже после подписания мирного договора этот безумец пытался украсть огонь из храма солнцепоклонников и погиб при не вполне ясных обстоятельствах».

Я перечёл это послание несколько раз, сначала – удовлетворённо, потом – разочарованно. Информация интересная, но я ждал чего-то совсем иного. Норткотта считали эксцентричным человеком, слугой дьявола, боялись его сглаза. Что ж, взгляд племянницы – холодный, стальной, недобро мерцающий – вполне может навлечь любую беду, любое зло. Но мои ощущения ничего не доказывают. А нет ли в следующей фразе более глубокого смысла? «…идеи о силе человеческой воли, о воздействии мысли на матерьяльные предметы». Когда-то и я читал подобный трактат об особых способностях некоторых людей, о воздействии на расстоянии. В ту пору, однако, я счёл это попросту шарлатанством. Быть может, мисс Норткотт тоже наделена выдающимися способностями такого рода? Эта идея укоренилась во мне крепко, а вскоре я получил явное подтверждение своей правоты.

Как раз в ту пору я наткнулся в газете на объявление: к нам едет доктор Мессинджер, известный медиум и гипнотизёр – из тех, чьё искусство не отрицают даже знатоки и разоблачители всевозможных трюков. Он считался крупнейшим из современных авторитетов в области животного магнетизма и электробиологии. Я твёрдо решил посмотреть, на что же способна его воля – там, под лучами прожекторов, на глазах у сотен людей. И мы с несколькими однокурсниками отправились на представление.

Билеты купили загодя, в боковую ложу; когда приехали, представление уже началось. Не успел я сесть, как увидел внизу, в третьем или четвёртом ряду партера, Баррингтона Каулза с невестой и старой миссис Мертон. Они меня тоже заметили, мы раскланялись. Первая половина лекции была вполне банальна: пара расхожих трюков, несколько гипнотических воздействий – на собственного ассистента. Нам продемонстрировали и ясновидение: введя ассистента в транс, доктор заставил его подробно рассказать, что делают отсутствующие друзья и где находятся спрятанные предметы. Сеанс шёл гладко, но ничего нового для себя я пока не видел. Когда же он начнёт гипнотизировать кого-нибудь из публики?

Мессинджер приберёг это под конец.

– Вы убедились, что загипнотизированный человек полностью попадает под власть гипнотизёра. Он начисто лишается волеизъявления; воля властелина диктует всё – вплоть до мыслей, которые родятся в вашей голове. Подобных результатов можно достичь и вне специальных гипнотических сеансов. Даже на расстоянии сильная воля способна поработить слабую, подчинить себе её желания и поступки. И если бы на Земле, допустим, нашёлся человек с волей на порядок более сильной, нежели у нас с вами, он вполне мог бы править миром, и люди стали бы марионетками в его руках. К счастью, сила человеческой воли имеет природный потолок, и относительно этого потолка все мы сильны, а вернее, слабы одинаково. Так что подобная катастрофа человечеству пока не грозит. Однако в определённых, весьма узких, пределах людская воля всё же бывает сильнее и слабее. Потому-то столь велик интерес к моим сеансам. Итак, сейчас я заставлю – да-да, заставлю усилием воли – кого-нибудь из публики выйти на сцену. И человек этот будет делать и говорить только то, что пожелаю я. Предварительный сговор совершенно исключается и, поверьте, избранного мною человека ничто не будет подстёгивать, кроме моей воли.

С этими словами Мессинджер подошёл к самому краю сцены и оглядел первые ряды партера. Крайняя возбудимость и впечатлительность, отличавшие Каулза, несомненно, отражались на его смуглом нервном лице, в его пылающем взоре, и, мгновенно выделив его, гипнотизёр глянул Каулзу прямо в глаза. Мой друг удивлённо вздрогнул и уселся плотнее, точно решив ни за что не поддаваться гипнотизёру. На сцене же стоял Мессинджер – на вид самый обычный, ничем не выдающийся человек, но напряжённый взгляд его был твёрд и неумолим. И вот под этим взглядом Каулз несколько раз дёрнулся, точно пытаясь удержаться напоследок за подлокотники кресла, затем приподнялся… и плюхнулся обратно, совершенно без сил. Я следил за ним неотрывно, но вдруг обратил внимание на мисс Норткотт. Она не сводила с гипнотизёра стального пронзительного взгляда. Такого неистового порыва воли я не видел никогда и ни у кого. Зубы, сжатые до скрежета, плотно сомкнутые губы, лицо, словно окаменевшее, беломраморное, прекрасное… А серые, холодно мерцающие из-под сдвинутых бровей глаза всё сверлили и сверлили Мессинджера.