Добровольцы и ополченцы в военной организации Советского государства. 1917—1945 гг. - Алексей Юрьевич Безугольный

частей Красной армии, еще совсем недавно блестяще проявивших себя в партизанской борьбе с деникинцами, крылись в катастрофическом несовпадении их ожиданий от советской власти с реальностью. Довольно точно уловил мотивацию горцев, поддержавших советскую власть с оружием в руках, Н. Гикало – большевик-подпольщик, организатор красного партизанского движения в Чечне, отлично разбиравшийся в настроениях местного населения. По его словам, горцы ждали от большевиков немедленных, «прямых и непосредственно личных (благодаря большому непониманию) благ»[298]. И такие обещания им действительно щедро раздавались при формировании отрядов. Один из красноармейских политработников так описал формирование партизанского отряда в Чечне: «Тов. Эллердов (чеченский большевик. – Авт.) начинает организацию туземного отряда, подписывая с организаторами договор, в котором он обещает им все блага земные и обещает им, что дальше своего аула им выступать не надо будет» (курсив мой. – Авт.)[299]. Хотя советская власть и была желанна большинством населения, ожидания от нее строились прежде всего на антитезе политике ВСЮР, а не на социалистических идеалах. Первый же опыт взаимодействия с советской властью, даже если он не был сопряжен с насилием, принес разочарование: никаких немедленных чудес не случалось, а, напротив, вместо Белой армии пришла Красная, которую тоже нужно было кормить. Жестокие продразверстки в сочетании с «безудержным произволом местной ЧК»[300], «случаи бесчинства отдельных отрядов» красноармейцев, доходивших «до явных грабежей и убийства среди мирного населения»[301], а также совершенно отвлеченная разъяснительная работа быстро сделали свое дело.

В целом в восточных и южных областях страны до окончания Гражданской войны комплектование Красной армии нерусскими гражданами не вышло за рамки добровольческой парадигмы. Здесь не сложилось условий для обязательного призыва, минимум которых можно охарактеризовать совокупностью политической лояльности населения, наличием работоспособных органов местного военного управления и постановкой персонального воинского учета. Напротив, даже в конце 1920 г. Всероглавштаб не получил вообще никаких отчетных данных из ряда крупных национальных регионов о состоянии военного учета и о проводившихся мобилизациях. Подавляющее большинство национальных формирований Гражданской войны было распущено сразу же с ее окончанием, а работу по планомерной интеграции нерусских народов в военную организацию Советского государства предстояло начинать заново уже в мирную эпоху.

Иностранные добровольцы в составе Красной армии

Совершенно особым типом добровольчества, порожденным интернационалистской риторикой большевистской революции, стали интернациональные воинские части в составе Красной армии. В первые месяцы 1918 г., когда речь шла о спасении революции, большевики искали себе любую вооруженную опору. Заметное место в этом отношении заняли иностранные формирования на советской службе. В литературе даже можно встретить несколько гипертрофированное представление о месте и роли интернациональных формирований, особенно в первый период Гражданской войны, когда интернационалисты – латыши, венгры, поляки, чехи, финны – якобы «составляли костяк формировавшейся Красной армии»[302].

К началу 1918 г. на пространстве бывшей Российской империи существовали десятки национальных частей, сформированных в основном в течение 1917 г. в ходе стихийной национализации и мусульманизации Русской армии – процессов, связанных с политизацией российских этносов, которому Временное правительство ничего не смогло противопоставить. Большевистскому руководству не удалось поставить под свой контроль большинство национализированных частей, хотя оно предпринимало к этому попытки. Вне пределов досягаемости советской власти оказались войска, формировавшиеся на дальних окраинах бывшей империи, такие как грузинские, армянские, азербайджанские, а также украинские, польские, эстонские, литовские и др. Национализированные части составили ядро нарождавшихся армий новых национально-государственных образований, и уже совсем скоро со многими из них Красной армии пришлось воевать. Исключение составили латышские части. Латышская стрелковая дивизия Русской армии, почти в полном составе перешедшая на сторону советской власти, представляла собой мощную силу: в октябре 1917 г. в ней насчитывалось около 23,5 тыс. человек. В первой половине 1918 г., когда большевики еще не имели иной организованной вооруженной силы, латышские стрелки участвовали во всех боях Гражданской войны (стычки с Польским корпусом И.Р. Довбор-Мусницкого в январе, отражение германского наступления на Петроград в марте, ликвидация анархистских и левоэсеровских выступлений в Москве в марте – апреле и июне, подавление ярославского мятежа в июле). Наконец, латышские стрелки сыграли ключевую роль в боях с чехословаками под Казанью и фактически спасли советскую власть от разгрома.

Опыт латышских частей указал новой власти на полноводный источник для пополнения своих вооруженных сил. Как и другие политические силы в гражданском противостоянии в России, большевики постарались «оседлать» национальный фактор, но на принципиально новой – интернационально-классовой – основе. Несмотря на наличие единого этнического критерия подбора военнослужащих, в основе большевистских иностранных войск, получивших наименование «интернациональных», лежала противоположная интенция – «классовый интернационализм» занял место «этнического эгоизма». Большевистское руководство рассчитывало не только на добровольную помощь иностранцев в защите социалистической революции в России, но и на то, что они осуществят «право красной интервенции» в сопредельных странах Европы (Венгрии, Германии, Чехословакии, Польше), также добровольно, по убеждению выполнив роль застрельщиков революции.

Интернациональные войска Красной армии питались идеологией, лежавшей вне русского имперского фронтира, – идеей классового единства и разлитой в воздухе мечтой о мировой революции. Понятие гражданства/подданства и национальности не было определяющим для участия в вооруженной борьбе на стороне большевистской власти. Первая советская Конституция, принятая V Всероссийским съездом Советов 10 июля 1918 г., отказывалась от понятия гражданства/подданства как основополагающего правового признака человека. «Исходя из солидарности трудящихся всех наций», она предоставила «все права российских граждан» иностранцам – правда, представлявшим только трудовые классы. При желании эта категория иностранцев могла получить российское гражданство немедленно, «без всяких затруднительных формальностей» (ст. 20 Конституции РСФСР 1918 г.). Речь шла о фактической конституционной отмене института национального и иностранного гражданства для представителей трудовых классов[303].

Немалое число иностранных граждан, вступавших в ряды Красной армии, являлись военнопленными Первой мировой войны, то есть военнослужащими армий, еще недавно воевавших против России. Их численность оценивалась более чем в 500 тыс. человек[304]. Однако интернациональный подход большевиков предполагал, что вчерашние враги – военнопленные немецкой, австрийской, венгерской, чешской национальностей – отныне не считались таковыми, если принимали советскую политическую платформу. Важнее была не национальность, а классовый облик иностранных волонтеров. И с этой точки зрения они были даже ценнее русских красноармейцев, поскольку в среде военнопленных, с одной стороны, достаточно широка была прослойка представителей промышленного пролетариата, с другой – относительно высок был уровень образования. И то и другое считалось факторами сознательной поддержки русской революции и вступления в ряды Красной армии[305].

Уже в марте – апреле 1918 г., то есть в самом начале вооруженного гражданского противостояния и иностранной интервенции, в Петрограде, Москве и в других городах стихийно возникали комитеты (группы) военнопленных-интернационалистов. 13 апреля в Москве прошел Всероссийский съезд военнопленных, на