Камень-1. Часть 2. Колбаски, тайны и загадки в безмятежный период. - Александр Бельский

Наконец стилет, с противным вздохом-чваканьем вышел из туши кровососа. Он был измазан тёмной вампирьей кровью, и Гимли всё ещё никак не мог догадаться, что же в нем такого особенного, раз это оружие смогло убить нежить. Жандарм тщательно вытер клинок о Карташкин пиджак, и ур-барак наконец понял, в чем дело. Стилет был не простой. По сути, даже и не стилет, а деревянный, и, учитывая безвременную окончательную кончину вампира Карташки, наверняка сделанный из осины колышек, длиной сантиметров в тридцать, если уж быть до конца точным. Он был круглого сечения, выточенный на токарном станке и тщательно, до блеска ошкуренный, толщиной у рукоятки примерно в сантиметр, и утончающийся к жалу. Этого достаточно: Гимли знал, что вампир мрёт от отравления организма, а не от толщины кола. Колышек внутри был полым, как обычная водопроводная труба, только вместо воды сквозь него проходил стальной пруток из легированной стали, расширяющийся на конце. Незачем полагаться на деревянное острие — такой кол со стальным носом, острым как игла и закаленным, пропорет, не сломавшись, и любой доспех. Во избежание растрескивания деревянной трубки она была оплетена серебряной проволокой, утопленной в осиновую основу. Вампиры не боятся серебра. Зато вот упыри боятся, и осины, и серебра. И ещё куча всякой нечисти и нежити, не боясь осины, дохнут от серебра, а некоторые — от честной стали. Так что оружие вышло универсальным. Стальной пруток не заканчивался там же, где и осина, а служил основой рукояти. Поджимая дерево колышка, красовался серебром развитый больстер-крестовина, почти гарда. Затем на него были надеты слои берестяной рукояти, составлявшие черен, и придавленые сверху навершием.

— О как! Это теперь начальству жандармерии наконец в голову пришло вооружить бойцов и против тварей нечистых? — густым голосом, но разговаривая словно сам с собой спросил подошедший Иваныч. Он ещё явно не пришёл в себя, и вид имел несколько пришибленный и отсутствующий. Шею толстяка по-прежнему украшали кольца колбас и шпикачек, причём одно кольцо, располовиненное молодецким Аркашкиным укусом, вот-вот грозило упасть, но Иваныч этого даже не замечал. В правой руке у него булькала кружка. Ну, или учитывая её объём, этак с полчетверти, то бишь в полтора литра — кувшин, из которого сильно и резко пахло водкой. Доброй гномьей водкой. И только теперь все сразу услышали журчанье струи. Очевидно, пуля из пулемёта нашла-таки свою жертву, пробив бочонок с водкой. А может, эта беда приключилась ещё раньше, от выстрелов гномов или Иваныча, кто же там в пылу боя понял бы…

— Ага, конечно. Ха-ха три раза! Прибежало прямо! Им в голову прийти может только моча. Или в лучшем случае они могут даже в неё ещё и подумать. Но это лучше — только хуже. Если в черепе одни опилки, то сверкание искры разума может быть очень опасно. Так что этот самый тот боец, кто жить хочет, типа нас с Папой, сам шевелит булками и довооружается, доодевается и доэкипируется, но за свой кошт! А иначе он совершенно даром и бесплатно довыёживается.

— А, ну тогда со времён моей службы ничего не поменялось. На-ка вот, обработай другу рану. А то мало ли, чего там у этой пакости на когтях было, — и Иваныч, мыслями всё ещё по-прежнему пребывавший где-то далеко, протянул кружку-кувшин жандарму. Тот, наконец, убрал стилет в ножны, которые хитро располагались на поясе, принял сосуд и, отобрав у Папы назад тампон, уже пропитавшийся кровью, щедро ливанул на него водкой, а затем начал протирать царапины на щеке и брови коллеги, не обращая никакого внимания на его змеиное шипение. Ну, ещё бы, в «Особой гномьей» как бы не под шестьдесят градусов!

— Ну-ну, не шипи, закадыка! Если щиплет — значит, ты ещё жив! — утешил друга-жигана блондинистый, и, адресуясь уже к Иванычу, спросил, — Слушай, Ваше усейшество, а ты мензурки какие не спроворишь, уже всем нам? Мыслю, надо бы шлёпнуть по писярику. Никакого вреда, кроме пользы, оно нам сейчас не нанесёт.

Крякнув, Иваныч вытащил из бездонных карманов своих необъятных штанов стопку вставленных друг в друга стаканчиков грубого зеленоватого стекла, граммов эдак на сто пятьдесят каждый. Стаканы при этом тихонько и мелодично звякнули друг о друга. Затем он неторопливо расставил их всё на той же многострадальной тумбе и требовательно протянул к блондину руку за кружкой, сказав уже несколько менее отстранённо:

— А то сам не догадался! Давай-ка сюда, разолью. Вам-то как, не нагорит за запах от начальства, а, служивые?

— Заебися пахнет пися! Напиваться в патруле в городе сразу после мятежа — мы что, дурнее трактора? Это же только долбанутым нет покоя. Но после такого «здрасьте» соточку не закинуть… Мы водку не пьем, мы ей душу дезинфицируем!

Пока блондинистый балагурил, видимо, приходя таким образом в себя после стычки, Иваныч быстро, сноровисто и точно, но по-прежнему словно был не со всеми, а где-то сам с собой гулял по облакам, набулькал водки по пяти стопкам и поставил кружку рядом с ними на тумбочку. Но, прежде чем все потянулись разобрать посуду, чернявый жандарм, уже вполне оправившийся, сказал своим инфернальным басом:

— Ты бы, Фабий, не гнал коней… Всё же странного много.

— Вот, млять, умеешь ты, Папа, настроение испортить к полным херам! Сам же учил, что каждую секунду шестнадцать молекулярный слоев водки, налитой в рюмку, безвозвратно уёпывают в атмосферу! Но конкретно тут ты прав, конечно. Так! Уважаемые! Пройдём по протоколу, а об выпить позже будет.

— У тебя, может, и позже, но вот у меня именно что прямо сейчас. Я, как Карташку вспомню, так руки-ноги до сих пор трясутся и сердце словно спотыкается. Кабы не вы, вот все вы, то быть бы мне уже в мире ином, горнем… Выходит, что у меня день рожденья второй сегодня случился. И не выпить прямо сейчас я не могу, а то организм откажет, — Иваныч произнёс всё это тихо и флегматично, словно бы во сне. Протянув руку за стопкой, он, наконец, нарушил хрупкое равновесие разомкнутого вампирьим укусом колбасного круга, и тот стал съезжать с мощной шеи владельца «Улар-реки». Неловко поймав его, Иваныч недоумённо посмотрел, что же это у него оказалось в руке. Чернявому жандарму он в этот миг до невозможности напомнил принца Гамлета с черепом бедного Йорика.

Лицо усача наконец приобрело осмысленное выражение. Разорвав неполный круг на несколько изрядной величины кусков, он с полупоклоном поднёс по одному из них и