Свидетель защиты. Шокирующие доказательства уязвимости наших воспоминаний - Кэтрин Кетчем

Д а р о н ч. … Он открыл свой бумажник и показал мне вроде бы жетон, но он был весь золотой, и я не смогла разглядеть, написано на нем что-нибудь или нет. Он спрятал его во внутренний карман куртки. Потом мы пошли к машине. и он открыл. он был очень мил, открывал для меня все двери.

Открывал для меня все двери. У меня в памяти что-то щелкнуло, как будто и правда открылась дверь или луч света вдруг прорезал тьму. Я вспомнила, что одна из пострадавших с озера Саммамиш рассказывала полиции о каком-то «Теде». Он был «очень искренним», говорила она. «С ним было легко говорить. По-настоящему дружелюбный. У него была приятная улыбка». Тут я вспомнила еще один факт: «Тед» приехал к озеру Саммамиш на бежевом «фольксвагене».

И все его жертвы были молодыми женщинами с длинными каштановыми волосами с пробором посередине.

У Кэрол Даронч были длинные каштановые волосы? Был ли «фольксваген» голубым, как говорила Даронч с самого начала, или бежевым, как она утверждала позже? Когда Тед Банди перебрался из Сиэтла в штат Юта? Тед из Юты — это тот же Тед, что и в парке у озера Саммамиш, или нет?

Так, Бетси, стоп! Будем оперировать фактами. Я сделала глубокий вдох, потом еще один, и снова сосредоточила внимание на выцветшей ксерокопии полицейского отчета.

Д а р о н ч. [Он] помог мне открыть дверь машины для меня, я села, и [он] обошел [машину], сел и сказал мне пристегнуться, а я сказала. нет, я не хочу пристегиваться. А затем он развернулся, и тогда я задумалась, почему он не едет в полицию, а он повернул и поехал на восток, а затем повернул назад у знака «стоп». и потом он остановил машину, чуть-чуть съехал на обочину и спустился вниз, и я сказала ему: «Что вы делаете?», а потом я открыла дверь машины и выставила ногу, а потом он схватил мою правую руку и защелкнул на ней наручники, и я начала кричать, и я пыталась вырваться, а он достал пистолет и сказал, что застрелит меня.

Детектив Рит спросил ее про пистолет, но Даронч смогла описать его только как «черный и маленький». «Я не смогла как следует рассмотреть его», — сказала она.

«Концентрация внимания на оружии», — записала я в блокнот. Перед ее лицом размахивали пистолетом, так что неудивительно, что она с трудом вспоминает подробности.

Д а р о н ч. И тогда я снова начала кричать, попыталась схватиться за ручку машины, а он сказал, что застрелит меня, но я просто начала рваться из машины, и выскочила из машины вместе с ним, и он держал [меня]… левой рукой. У него в машине была монтировка, и я схватила монтировку, чтобы он не смог ударить меня, а он пытался оттянуть ее вниз, и меня с ней, и я не помню, упала я или нет, и наконец, не знаю, как это у меня получилось, но я вырвалась и выбежала на улицу. Я думала, что он гонится за мной, а потом я увидела машину и встала посреди улицы и начала махать руками, побежала к ней, и они остановились.

В расшифровке стенограммы нет запятых. Соответственно, представила я себе, звучал и голос Кэрол Даронч, когда она выплескивала из себя подробности тех недолгих, но ужасных мгновений, когда она изо всех сил боролась за свою жизнь.

Нет никаких сомнений в том, что Кэрол Даронч была охвачена ужасом, а когда люди боятся, их воспоминания становятся «скользкими», ускользающими, в них теряются детали и по-иному выстраиваются факты. Вспоминая что-нибудь, мы извлекаем куски прошлого из какой-то таинственной области в мозге, неровные кусочки мозаики, которые мы сортируем, сдвигаем, расставляем и переставляем, пока они не сложатся в картину, которая имеет смысл. Конечный продукт — воспоминание — кажется нам таким четким и сосредоточенным в нашем сознании, но на самом деле это лишь отчасти факт, а отчасти вымысел, деформированная и перекрученная реконструкция реальности.

Искажения возникают даже при отсутствии какого-либо стресса, страха, беспокойства или ужаса. Это естественное следствие несовершенства нашей способности хранить и извлекать из памяти данные. Но в случае какого-либо экстраординарного стресса (а в рассматриваемой ситуации он, несомненно, имел место) искажения также могут быть экстраординарными.

Когда Кэрол Даронч говорила детективу Риту, что она не может вспомнить те или иные подробности попытки похищения, она говорила правду. Всего через час после пережитого ею потрясения она не могла вспомнить даже самые очевидные подробности, касающиеся напавшего на нее человека, его автомобиля и оружия, которым он махал перед ее лицом. Ее память была разъедена кислотой страха.

Оставалась только одна страница дополнительного отчета. Рит спросил Даронч про жетон «офицера Роузленда».

Р и т. Вы смогли прочитать хоть что-нибудь, что там было написано? Был там орел или что-то подобное? Вот полицейский жетон. Был там такой орел или что-то похожее?

Д а р о н ч. Он был не такой большой, как этот, но имел такую же форму.

Р и т. И он был такого же цвета?

Д а р о н ч. Нет, он был весь золотой.

Последняя фраза — «Нет, он был весь золотой» — подчеркнута жирной черной чертой, и на полях примечание карандашом уже знакомыми каракулями О’Коннелла: «На слушаниях она показала, что он был сине-бело-золотой, то есть такой же расцветки, как и полицейский жетон Мюррея, показанный ей офицером полиции».

Я набрала номер Джона О’Коннелла в Солт-Лейк-Сити.

— Это Элизабет Лофтус, — сказала я, когда О’Коннелл взял трубку. — Я получила ваше письмо и полицейские протоколы по делу Банди, и, судя по тому, что я уже прочитала, кажется, здесь имеют место определенные психологические проблемы в связи с опознанием подозреваемого, которые я могла бы обсудить.

— Здорово! — прогремел в трубке голос О’Коннелла. Я даже отвела динамик от уха, пытаясь защитить свои барабанные перепонки. — Я уже писал в письме, что, на мой взгляд, это дело о похищении в целом имеет очень слабую доказательную базу, но с учетом массовой досудебной огласки, в этом процессе для моего клиента складывается крайне опасная ситуация.

О’Коннелл на мгновение замолчал, и мне удалось услышать звук зажигаемой спички, а затем выдох. «Трубка или сигарета?» — подумала я.

— Я должен сообщить вам, что за три недели до этого случая было еще одно похищение в Мюррее, исчезла дочь начальника полиции Мидвейла. Мидвейл находится километрах в восьми от Мюррея. Ее тело нашли через десять дней, она была изнасилована и убита. Хотя никаких доказательств, связывающих эти два инцидента, нет, в полиции Мюррея, кажется, склонны считать оба этих инцидента фактически нападением одного и того же человека на их отдел. Их здорово напрягает эта ситуация.

«Ретивые полицейские?» — записала я в блокноте.

— Мюррей — большой город? — спросила я.

— Примерно двадцать шесть тысяч жителей, — ответил О’Коннелл.

Я добавила дюжину вопросительных знаков после своих ретивых полицейских. Убийство и попытка похищения человека в течение двух недель — это, по-видимому, все-таки чересчур для небольшого города. Если бы я жила в Мюррее, я бы тоже встревожилась.