Призраки моей жизни. Тексты о депрессии, хонтологии и утраченном будущем - Марк 1. Фишер

удалось посвятить его в рыцари уже на закате своей карьеры премьер-министра.)

Мёрдок и его Daily Mail («Ежедневная почта») незамедлительно стали продвигать идею, что сексуальные домогательства – это бич телевидения в целом, что именно BBC и вся патерналистская медиакультура 60‐х и 70‐х толкнули Сэвила в пучину порока. BBC, пребывавшая тогда в полном замешательстве относительно своего места в неолиберальном мире, ожидаемо впала в невротическое нарцисстическое изнеможение. Компания не могла здраво мыслить; сначала она не пустила в эфир отчет о преступлениях Сэвила, а позднее, напротив, на волне этого кризиса поспешила с выводами, когда пэра из партии тори ложно обвинили в ходе другого скандала о сексуальных домогательствах. Мёрдок и Daily Mail соловьем разливались о том, что разоблачение Сэвила доказало необходимость свободы массовой информации, но при этом виртуозно избегали ответа на вопрос: где же были их отважные писаки? Почему они молчали, когда это было важно, пока Сэвил был жив?

Когда возник вопрос, как ему удавалось оставаться безнаказанным, мы уже знали ответ. У него были связи наверху. На самом верху. Плюс он старательно налаживал отношения с власть имущими рангом пониже. Офицеры полиции регулярно посещали встречи пресловутого «Пятничного утреннего клуба» в доме Сэвила в Лидсе.

Подъем на такие неожиданные высоты известности и влияния потребовал от Сэвила приложить неимоверное количество усилий. В чем его нельзя было упрекнуть, так это в лености. Блог The Sump Plug83 со скрупулезностью судебного патологоанатома описывает адскую занятость Сэвила на заре карьеры:

«Плаза» [клуб в Манчестере] был одним из множества танцевальных залов и клубов, которые Сэвил курировал, которыми заведовал, где крутил пластинки, где неофициально имел какую-то долю или которые исподволь прибирал к рукам; не только в Манчестере, но и по другую сторону Пеннин: в Брадфорде, в Уэйкфилде, в Галифаксе, а также в прибрежных Скарборо и Уитби, и особенно в Лидсе. В родном городе Сэвила заведения, которые он держал, включали «Cat’s Whiskers» и «Locarno Ballroom» (для местных просто «Мекка»; позднее переименован в «Spinning Disc») в галерее «County Arcade». Именно там в 1958‐м полиция впервые обратила внимание на его тягу к несовершеннолетним девочкам. Сэвил оперативно решил этот вопрос, отслюнявив несколько сотен из большой пачки двадцаток, которую всегда имел при себе – вплоть до самой смерти.

Между тем в Манчестере в конце 50‐х – начале 60‐х Сэвила каждый день можно было увидеть если не в «Плазе», то уж точно вечером в клубе «Ritz». А если не там, то в «Three Coins» на Фаунтин-стрит. Он не отдыхал даже по воскресеньям – он крутил пластинки для двух с лишним тысяч любителей джайва и твиста в своем клубе «Top Ten Club» в районе Бель Вью.

Сэвил был повсюду – практически во всех больших танцевальных залах и ночных клубах перенаселенных агломераций Севера Англии он был столь же неизменным атрибутом, как вращающийся зеркальный шар.

Империя Сэвила быстро разрослась к югу и достигла лондонского «Ilford Palais», а лейбл Decca Records стал платить Сэвилу, чтобы он ставил их свежие релизы. На севере заведения Сэвила охранялись шайкой бодибилдеров, боксеров и рестлеров, включая Ширли Крабтри, – в это сложно поверить тем из нас, кто знает его как Большого Папочку, забавного рестлера-толстячка из субботних телепередач. Телевидение 70‐х брало начало там, в этих танцевальных залах, злачная атмосфера которых позднее воплотилась в развлекательных передачах.

А через год после смерти Сэвила все круто развернулось вспять. «Ну-ка, ну-ка», – фирменная присказка Сэвила зазвучала зловеще. Всего несколько месяцев назад по BBC показали ряд передач о его жизни и достижениях. Теперь же простого обличения недостаточно: необходимо стереть все следы его существования до единого. Надгробный камень уже снесли, и ходят слухи (возможно ли в самом деле? В такой суматохе трудно судить), что семья ребенка, похороненного рядом с Сэвилом, потребовала выкопать его останки – словно он средневековый дьявол, тлетворное облако скверны, опасное даже для мертвых. Еще абсурднее, что на CBeebies, один из детских каналов BBC, обратила внимание цензура – за повтор той серии «Твинсов», где персонаж изображал Сэвила.

Ну-ка, ну-ка…

Когда Сэвил совершал преступления, его жертвы видели перед собой не Джимми Сэвила, монстра; не Джимми Сэвила, серийного насильника-педофила; а Джимми Сэвила, офицера ордена Британской империи – сэра Джимми Сэвила; Джимми Сэвила, рыцаря-командора папского Ордена святого Григория Великого. Об этом нужно помнить, задаваясь вопросом, почему Сэвилу все сходило с рук. Разумеется, отчасти это страх заставлял его жертв молчать. Кто поверит твоим словам против слова известного телеведущего, который собрал миллионы для благотворительности? Но также следует серьезно отнестись к тому, как власть способна искажать восприятие реальности. Насилие со стороны власть имущих вызывает у жертв когнитивный диссонанс: этого просто не может быть. Произошедшее можно осознать, только оглянувшись назад. Сильные мира сего спекулируют на идее, будто насилие и коррупция – дела давно минувших дней, а в нашем мире им места нет. Они могут признаться в преступлениях, только если те уже запечатаны в прошлом. То было раньше, а сейчас все иначе…

02. ХОНТОЛОГИЯ

ЛОНДОН ПОСЛЕ РЕЙВА: BURIAL

Запись из блога k-punk от 14 апреля 2006

Я мечтал о таком альбоме, как «Burial» («Погребение»), много лет. Буквально. Это танцевальная музыка в ритме сонного транса, сборник «приснившихся песен», которые Иэн Пенман предсказал в своей эпохальной статье об альбоме Трики «Maxinquaye». «Maxinquaye» тут явно служил ориентиром, как и Pole; подобно им, Burial создает аудиопризраков из шума потрескивания, не скрывая, а, наоборот, выводя на первый план нечаянные проявления материальной природы звука. «Потрескология» (англ. «crackology») в творчестве Трики и Pole усовершенствовала материальную магию даба, которая «выворачивала наружу изнаночные швы звукозаписи, чтобы мы слушали и наслаждались» (Пенман). Но если звучание Трики вызывает ассоциации с бристольским гидропонным туманом, а Pole – с промозглыми пещерами Берлина, то Burial, согласно пресс-релизу, рисует картину «недалекого будущего, где Лондон ушел под воду. Невозможно понять, откуда исходит шум: от статического потрескивания пиратского радио или от тропического ливня над затопленным городом за окном».

Картина, может, и футуристическая… Но я слушал Burial, идя по мокрым дождливым улицам Лондона этой отвратной весной, и меня осенило, что эта пластинка – про Лондон настоящего момента; в том смысле, что она показывает город, терзаемый призраками не только прошлого, но и утраченного будущего. Похоже, она не столько о недалеком будущем, сколько о мучительной тоске по будущему, до которого не дотянуться. В «Burial» собраны призраки того, что было, того, что когда-то могло бы быть, и (ощутимее всего) того, что еще возможно. Этот альбом – словно выцветшее граффити десятилетней давности, нарисованное влюбленным в рейв подростком, мечты которого с тех пор разбились об унылые офисные будни.

«Burial» – это похоронная песнь «хардкорного континуума», аналог альбома «Selected Memories From the Haunted Ballroom» для поколения рейва. Ты будто зашел в заброшенное здание, некогда карнавализированное рейвами, и обнаружил там прежнюю пустоту и запустение. Приглушенные гудки машин проносятся мимо, как призраки рейвового прошлого. Битое стекло хрустит под ногами. В MDMA-флешбэках Лондон становится инфернальным – как Нью-Йорк в фильме «Лестница Иакова», когда из тоннелей метро полезли галлюцинаторные демоны. Аудиогаллюцинации преобразуют городские ритмы в неорганических существ – не враждебных, а, скорее, пришибленных. В облаках проступают лица, а в виниловом треске слышны голоса. То, что сперва показалось тебе глухими басами, на поверку оказывается грохотанием вагонов метро.

Характерные для Burial траур и меланхолия отличают его музыку