Австро-прусская война. 1866 год - Михаил Драгомиров

Система производства наилучшим образом соображена в том смысле, чтобы по возможности менее расположить офицера к серьезным занятиям своей специальностью и по возможности более к искательству и интриге.

В австрийской армии по настоящее время существуют так называемые ингаберы (шефы) полков.

Ингаберы — установление средневековое, ведущее свое начало от комплектования вербовкой и теперь утратившее всякий смысл, но весьма способствующее нравственному разложению австрийской армии. Теперь ингаберы назначаются из старых генералов, зачастую не состоящих даже на действительной службе и по преклонности лет подпадающих влиянию своих адъютантов, которых они избирают преимущественно в среде юношей с протекцией. Во всем этом беды большой не было бы, если бы ингаберство имело значение только почетное; но дело в том, что ингаберы имеют право раздавать чины, до капитана включительно, по своему усмотрению, или передать это право командиру полка, а также предлагают кандидатов на вакансии штаб-офицеров.

Правда, в настоящее время последнее право ограничено только третью офицерских вакансий; но закон продолжает существовать в прежней форме. Да притом и трети, предоставленной личному произволу, вполне достаточно для того, чтобы нравственно разрушить полки интригами и проделками, особенно если взять в расчет, что ингаберы так редко видят свои полки, что не могут иметь о составе офицеров верного понятия.

Такое положение принесло естественные плоды: занятие своей специальностью возбуждает не сочувствие, а насмешки в офицерских обществах. Бывают случаи в роде нижеприведенного, который я получил из довольно верного источника: молодой офицер, желая поступить в военную школу, обратился за советом к своему отцу, тоже военному. «Поработай, дело хорошее, — отвечал отец, — но приготовляйся к поступлению так, чтобы этого не знали ни товарищи, ни в особенности начальники». Такой взгляд австрийских офицерских обществ на желающих посерьезнее отнестись к своим обязанностям мы считаем не преувеличенным потому, что он подтверждается и другим, уже чисто австрийским источником. В нем неизвестный автор неудачи австрийской армии объясняет: 1) отсутствием способных генералов, что составляет следствие протекционной системы, особенно развитой в кавалерии; 2) послаблением при экзаменах на первый офицерский чин; 3) дурной системой преподавания военных наук в школах, в которых преподавание ведется чисто догматически, на военную же историю не обращают почти никакого внимания; 4) формальным только соблюдением приказов, отданных с целью поднять уровень образования офицеров. Особенного в этом отношении внимания заслуживает судьба приказа, на основании которого офицерам ежегодно должны быть предлагаемы для решения тактические задачи, препровождаемые затем на рассмотрение начальства. Задачи действительно представляются; но они содействовали не развитию познаний офицерства, а возникновению особой промышленности, имеющей предметом поставку задач офицерству за известную плату. Посредниками в подобных случаях зачастую бывают факторы евреи… Этого одного факта, кажется, достаточно бы было для обрисовки понятий, сложившихся, благодаря системе, и о собственном достоинстве, и о служебном деле в офицерских обществах. В складе понятий, когда он отличает целые общества, личности винить нельзя: тут уже виновата система… Один из штаб-офицеров должен читать офицерам лекции зимой: лекции действительно читаются, имея предметом буквальное повторение параграфов устава.

При такой обстановке возможно ли укоренение чувства долга? Нет: оно невозможно там, где все основано на произволе, а не на законе. Возможна ли любовь к своему делу? Нет: она невозможна там, где за преданность ему над тобою же посмеются. Возможно ли развитие сметливости, предприимчивости? Они немыслимы там, где царит страх ответственности, где быть разбитым в исполнение приказания иногда гораздо выгоднее, нежели побить в противность приказанию.

Если прибавить к этому, что разнородные национальности, входящие в состав армии, теперь уже сознают вполне, что австрийские интересы — не их интересы, то характеристика духа австрийской армии будет достаточно полна.

Воспитание австрийского солдата в пехоте составляет логическое последствие сказанного: в нем всего менее ожидают от человека, всего более от совершенства выучки. Так как солдат рассуждать не должен, то и выучить его следует так, чтобы ему никогда не приходилось рассуждать, а только исполнять заученное. Человек существо чрезвычайно странное: он всегда превращается в то, за что его принимают в практических отношениях к нему. Так, например, не говорите ему, что он человек, и не держите спичей о нравственном достоинстве, о высоком назначении и проч., но обращайтесь с ним как с человеком, и он разовьется и умственно, и нравственно. Наоборот: рассказывайте ему двадцать раз на день о человеческом достоинстве и о всем прочем, но в то же время обращайтесь с ним, как с набитым дураком или со зверем, и, как бы вы ни красноречиво рассказывали ему о достоинстве человека и о прочем, он все-таки отупеет или обратится на известный процента в зверя.

На австрийском солдате это подтвердилось лучше всего: каких руководств для него не написано, а все-таки он остался ненаходчив и до штыка не охотник. Забыли составители инструкций, что война именно тем и хороша, что не всему в ней можно репетиции сделать; что действия, наиболее ошеломляющие человека, репетиции не подлежат, и успех в них зависит не от того, на сколько солдат выучен, а от того, насколько он сохранил свободное распоряжение человеческими способностями, т.е. умом и волей. Тут и обнаруживается, у кого человек уважается действительно, т.е. делом, а не словом: там он всегда будет развязнее, находчивее, энергичнее.

Чтобы показать, до какой степени в Австрии стараются избавить от работы ум солдата, привожу несколько выдержек из австрийской рекрутской школы.

«Если между стрелком и неприятелем есть речка, ручеек, пруд и т. под., то первый прикроется своим ранцем, который ему будет в то же время служить и опорой для ружья».

«Канавы, глубина которых не превосходит 41/2 футов и которых направление параллельно фронту противника, весьма выгодны».

«Если они глубже показанного, т.е. если, стоя на дне их, нельзя стрелять, стрелок должен вырыть себе в скате, ближайшем к неприятелю, ступеньки, чтобы можно было становиться на них для выстрела закрыто и опирая ружье».

«Для заряжания он спускается на дно канавы, между тем как товарищ его занимает его место».

«Если скат канавы отлог, стрелок ложится на него или приседает на колени так, чтобы можно было стрелять с опертым ружьем и не очень открываясь».

«Сделав выстрел, он спускается так, чтобы быть совершенно закрытым во время заряжания».

…«Отдельные деревья составляют прекрасные закрытия, смотря по большей или меньшей их толстоте».

«Стрелок должен становиться вплоть к дереву, таким образом, чтобы касаться его левой рукой». (!)

«Для выстрела он упрет ружье к правой стороне дерева, равно и кисть левой руки; он выставит голову не более, как сколько нужно для прицеливания, подавая по возможности корпус назад».