Юсупов и Распутин - Геннадий Седов

— Панч, тубо! — успел он выкрикнуть…

Поздно: клок полицейских шаровар из мешковины был в собачьих зубах…

Короткий отдых в доме яффского градоначальника, выделившего им комнату с расстеленными на полу одеялами, присесть на которые, не говоря уже о том, чтобы прилечь, они не решились. Обильная трапеза в обществе местной знати: перемена жирных блюд с обилием красного перца, приторно-сладкий кофе в граненых стаканчиках, виноград, персики, дыня на десерт. Сидели среди подушек, поджав неудобно ноги, слушали через переводчика обращения сотрапезников, чего-то отвечали.

«Бисмилляхи рахмани рахим!»

Сидящие по стенам мужчины проводят ладонями по крашеным бородам, похожие на тени молчаливые женщины с закрытыми сеткой лицами уносят, кланяясь, посуду.

— Спасибо, господа!

Их везут в двуколке кривыми улочками городка, подвозят к железнодорожному вокзалу. За беленым сараем с покосившейся крышей пыхтит на узких путях игрушечный паровозик, похожий на самовар, с четырьмя вагонами. Поддерживаемые снизу Иваном, они лезут наверх. В вагоне не протолкнуться. Женщины в накинутых на голову покрывалах, темнолицые мужчины в стеганых халатах и меховых шапках, несмотря на жару. Стоят вдоль коридора, сидят на полу. Вонь от несвежих человеческих тел, плачущие дети.

Стучат под полом колеса, скрипят деревянные скамейки, вагон клонится то в одну, то в другую сторону, в окошки с выбитыми стеклами врывается горячий суховей. Состав движется черепашьим шагом, запросто можно сойти на насыпь, прошагать рядом держась за поручень, запрыгнуть снова на ступеньку.

Во время одной из стоянок, когда паровозик-самовар заправлялся водой, в их огороженным ситцевой занавеской закутке, именуемом купе, где Ира маялась головной болью, а они с Иваном и камеристкой накладывали ей попеременно на лоб компрессы из мокрых носовых платков, появился русский консул в Иерусалиме. Доложил их сиятельствам о программе приема с их участием, порядке проведения торжеств Святой недели. Он слушал с тоской: опять церемониалы, пустопорожняя болтовня. Вместо того, чтобы ходить обнявшись по городу Иисуса с любимым существом, радоваться счастью быть вместе, делиться мыслями — пить нектар из дарованного судьбой драгоценного сосуда жизни.

Иерусалим был заполонен русскими паломниками. Легко одетые, в пробковых шлемах и сандалиях на босу ногу, они прошли вместе с соотечественниками по скорбному пути Христа, поднялись на Голгофу. Стоя в молчании на каменистом холме, он ясно себе представил — не читаный-перечитаный хрестоматийный библейский эпизод, нет — подлинные мучения распятого на деревянной перекладине живого человека. Под испепеляющим солнцем, с прибитыми гвоздями, кровоточащими конечностями, облепленного роем мух, в окружении простонародья, выкрикивающего проклятия, плюющего в него, бросающего камни. Посмотрел на жену: Ира плакала не утирая слез — чувствовала то же, что и он! (Всякий раз потом бывая в храмах, глядя на разодетых пастырей церкви с золотыми крестами на шеях, думал язвительно: «Фарисеи! В рубищах выходите к верующим, с деревянными, в шипах крестами! Как у него!»)

На Страстной отстояли службу в церкви Гроба Господня. «Христос воскрес!», «Воистину воскрес!» — слышалось со всех сторон. Незнакомые люди — отчего же незнакомые! — свои, родные, единоверцы-христиане! — подходили к ним, обнимали, целовались, дарили с поклонами куличи, крашеные яйца. Воистину воскрес Христос!

В Великую субботу Ирина прихворнула, в святилище, где должно было случиться великое таинство нисхождения божественного огня, он пошел один. У входа в храм в ожидании чуда толпились тысячи верующих. К запечатанным накануне дверям, охраняемым турецкими полицейскими, приблизились пышно одетые патриархи — армянский и греческий. Обернулись к пастве, показали: в руках у нас ни спичек, ни огнив, все по-честному. Взломали печати на замках, вошли вовнутрь. Миг — и в зарешеченных окошечках храма загорелись светлячки, началось невообразимое: толпа устремилась к чудесному огню, зажигала свечу за свечой. Сумрачное пространство Гроба Господня засветилось сотнями огней. Люди словно обезумели: рвали на себе одежды, обжигались свечными языками, катались по полу.

Уезжали они из Иерусалима переполненные впечатлениями. Успели побывать после Всенощной на ужине, устроенном для паломников русской миссией, дали накануне отъезда собственный обед в саду Подворья.

Море, пароход, Италия. Неаполь, Рим, Флоренция. Снова Париж. Ювелир привез в отель переделанные по просьбе Ирины украшения: пять заново оправленных ожерелий с бриллиантами, рубинами, сапфирами, изумрудами и жемчугом, одно лучше другого. Она примеряла их у трюмо, он улыбаясь следил за ней: женщина! Задумчива, прикусила губы, поминутно меняется выражение лица.

— Как, Ирэн? — окликает он ее.

— Не мешай, пожалуйста, — отрешенный голос.

Он делает знак ювелиру: все в порядке, можете идти.

Лондон встретил их дождем, нагрянувшими в его холостяцкую квартиру приятелями. Звонит без конца у входа колокольчик, привратник не успевает отворять дверь, всем хочется увидеть прекрасную избранницу милого Феликса, поздравить молодую чету, вручить цветы. Приглашение за приглашением: на званый ужин, загородный пикник, конные скачки, театральную премьеру.

Пришло письмо от петербургского управляющего Бужинского. Работы по переустройству бельэтажа в левой части дворца на Мойке идут полным ходом. Все, как задумано его сиятельством. Сделан отдельный вход. В прихожую поведет беломраморная лестница с изваяниями, справа приемные залы с окнами на набережную. Первая — бальная, с колоннами желтого мрамора и зимним садом за аркадой, далее — большая гостиная, личная гостиная его сиятельства, аметистовая столовая, библиотека, две спальни выходящие во двор, будуар госпожи графини с окнами на юг, мозаичный бассейн, комната с горками для украшений молодой хозяйки. Заказана мебель красного дерева с ярко-зеленой обивкой и лучевой вышивкой, белые, с позолотой диваны, гобелены, обюссонские ковры, хрустальные светильники, архангельский фарфор для столовых горок. Счета прилагаются, желательно, чтобы их сиятельство как можно скорее подписали.

— Ирэн, слышишь? — кричит он одевающейся к вечернему спектаклю в Ковент-Гарден супруге. — Дом наш строится!

— Где, Фелюша? — выглядывает она из-за двери. — Какой дом?

— На Мойке, радость моя.

— Боже, как я соскучилась по Петербургу, если б ты знал! — прильнула она к его плечу. — Так хочется домой.

— И мне тоже.

— Так поедем! Достаточно кочевать.

— Поедем, дай срок… Какая же ты у меня красивая!

Он присел перед ней на корточки, целует, приподняв подол, колени.

— Феликс… Ну, что ты? Опоздаем в театр!

— Черт с ним, — увлекает он ее к порогу спальни…

Путь домой обернулся Голгофой. В Лондоне царила тревога, повсюду говорили об убийстве сербским студентом наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Франца Фердинанда и его супруги. В свежих газетных выпусках что ни день сообщения одно другого тревожней. Власти Австро-Венгрии в ноте протеста выставили сербской стороне ряд требований, часть из которых в Сараево после консультаций с союзной Россией была отвергнута. Разрыв отношений двух стран. Австро-Венгрия объявила Сербии войну, Белград обстреливается тяжелой артиллерией… Русский император направил телеграмму Вильгельму Второму с предложением передать решение австро-сербского конфликта в ведение Гаагской конференции, Вильгельм на телеграмму не ответил…