Разногласия и борьба или Шестерки, валеты, тузы - Александр Кустарев

двадцать. За интеллигентным разговором можно было и дольше ходить, но Привалов все время украдкой поглядывал на часы и через полтора часа ровно оборвал академика на полуслове, сказав, что пора. Пора возвращаться.

Они подошли к дому как раз в тот момент, когда бригада «скорой помощи» устраивалась в машине. Ну что, спросил академик, вы ее оставили дома?

Мы сделали все, что могли, отвечал молодой врач. Ее никуда везти не надо.

Есть какая-нибудь надежда, спросил Привалов, сам не замечая, как сжимается его сердце при этом вопросе. Сердцем он чувствовал, что здоровье графини будет теперь важным фактором в борьбе за свистуновское наследство.

Надежда на что, спросил врач, что-то такое про себя соображая. Какая надежда?

Она еще может отойти? — спросил академик и пояснил, что они друзья и для них было бы страшной потерей…

Она что, была еще жива, что ли? — спросил врач. А, вы уходили, она еще жива была. Нет, нет, какая там надежда. Это смерть.

Привалов с академиком помялись, развели руками, посмотрели друг на друга и поплелись наверх. Врачи сели в свой мотор и укатили.

Дверь в квартиру Гвоздецкой была открыта, в дверях стоял хорошо одетый молодой человек лет двадцати пяти и дымил сигаретой. Из квартиры раздавалось всхлипывание и неразборчивый мужской голос, бубнивший что-то, как видно, по телефону. Курящий молодой человек посмотрел на подошедших вопросительно. Академик объяснил, кто они и что здесь делают. Молодой человек указал на открытую дверь подбородком, разрешая войти. Они вошли.

На диване лежала Гвоздецкая. Она была мертва. Рядом с ней на стуле сидела красивая дама, задумчиво смотревшая в стенку. Еще две женщины, те, которых врач оставил помогать, стояли в сторонке и еле слышно о чем-то беседовали. Врач стоял в дверях кухни, прислонившись к косяку, и от нечего делать почесывал бороду. На телефоне висел лысоватый субъект лет пятидесяти в тренировочных штанах и хорошем клетчатом пиджаке. Он отдавал какие-то распоряжения.

Академик кашлянул. Красивая дама на стуле подняла голову, приветливо улыбнулась и встала. Познакомьтесь, сказал академик, Анна Николаевна Кочергина.

Ага, вспомнил Привалов. Жена самого Кувалдина. Про нее-то я совсем забыл думать. Посмотрим, что за штучка.

Вслух он произнес, что ему очень приятно, хотя обстоятельства для знакомства, конечно, крайне неподходящие. Кто бы мог подумать, что именно сегодня такое случится.

Ах, что вы такое говорите, отвечала Анна Николаевна неожиданно тонким и, как показалось Привалову, сделанным голосом. Все в руках Божьих. Все мы когда-нибудь. А, впрочем, ужасно, ужасно, ужасно. Смерть всегда приходит слишком рано. Бедная Бэлла, такая жизнелюбивая, энергичная, такую трудную жизнь прожила, столько было всего тяжелого, и вот теперь, когда, казалось бы, можно по-настоящему жизнь начинать… Анна Николаевна провела рукой по глазам и полезла в сумочку. Привалов думал, за платком, но оказалось, что за сигаретой.

А вы, значит, Привалов, спросила Анна Николаевна, закуривая и пуская носом чудовищную струю дыма. Ну что ж, следовало ожидать, что вы в нашем доме появитесь.

О да, о да, в нашем узком кругу, завел опять свое академик, но Анна Николаевна не дала ему продолжать… Замолчите же, так прямо и сказала она, так что академик вздрогнул и отступил на шаг в сторону. Вздрогнул и Привалов. Замолчите, повторила Кочергина, нашли время философствовать. А вы еще совсем молоды, повернулась она опять к Привалову, совсем молоды, неприлично молоды, я думала, вы старше, ваши работы выглядят очень зрелыми, очень зрелыми. Я никак не предполагала, что вы так молоды. Кочергина, казалось, что-то обдумывала.

Далась тебе моя молодость, чуть не поморщился Привалов, но вместо этого смущенно развел руками, как бы давая понять, что чем богаты, тем и рады, а, впрочем, уж лучше быть молодым, чем покойником.

Ну что ж, будем знакомы, сказала Кочергина, звоните и заходите, мы всегда рады вас видеть в нашем доме. Юле полезно с вами познакомиться, а сейчас, ради Бога, извините, мне надо говорить с мужем, вот Боря вас займет. Она смотрела мимо Привалова, и Привалов обернулся. За спиной стоял тот молодой человек с сигаретой. Он тоже хотел познакомиться.

Борис, сказал он, по-мужски выбрасывая ладонь лопатой, Кочергин, Анин племянник, сирота и фотограф. Значит, Привалов? Неплохо.

Михаил, представился в ответ Привалов, рад познакомиться. Ты еще кто такой, племянничек, что ты тут, интересно, означаешь, думал он, представляясь.

Я, собственно, у Кувалдиных нечасто бываю, говорил Борис, как будто продолжая давно уже начавшийся душевный разговор. Сегодня случайно заскочил денег перехватить и бамс. Надо же такое. А так я их не жалую. Надоела мне, знаешь, эта партийная атмосфера. Тетка моя еще ничего, но хозяин просто мразь. Юлька неплохая девка, но дура.

Привалов все это внимательно выслушал с совершенно безразличным видом и спросил, чтобы поддержать разговор, на каких фотографиях Борис специализируется.

Для денег или для себя, спросил Борис. Для денег я занимаюсь спортом, в смысле не самим спортом, а фотографирую спорт, в смысле спортсменов. А для себя — музыкантов. У тетки связи с оркестрами, я там везде свой человек. Тоже и на этом иногда заработать удается. Но в основ ном я это делаю для своего брата, интеллигента. А вы значит, Привалов? Могу вам доложить, что популярны как надо. Мой клиент вас очень даже уважает. Еще бы. Я вам доложу, с предками вам повезло. Такой капиталец в наследство получить, а? Позавидовать можно.

У Гвоздецких, как я слыхал, есть кое-что не хуже, осторожно заметил Привалов.

Ха, сказал Борис. Вроде бы есть. Только они, шакалы, никому до сих пор ничего не показывали. Кувалдин боялся. Но, кажется, что сейчас и он считает выгодным начать высовываться. Вовремя вы здесь появились. Признайся, почуял, что медом пахнет? Правильно. Я тебе советую, глаз с них не спускай. Свистунов этот — твой. Ты первый его освоил, тебе и карты в руки. Юлька дура, она ничего не понимает. Ей без толкового шефа не обойтись.

Но ведь есть еще папа и мама, они-то люди образованные, как бы нехотя заметил Привалов.

Фрр, сказал Борис. Они-то образованные. Но, во-первых, махра страшная, марксисты, как ни крути, хотя и американцы вроде бы с виду. Во-вторых, они по другой части, и у них уже свой кусок имеется. Но вот то, что они опытные, это уже со значением. Из семьи они своего добра не выпустят. Даже меня не подпускают, а я у них единственный родственник. Говорят, я шалопай, салага. А что такого? Тут все салаги, пока хорошее место к рукам не приберут. Человек без места, знаешь, как