Разногласия и борьба или Шестерки, валеты, тузы - Александр Кустарев

в Привалове, как это ни странно, глубоко гнездилась классовая ненависть, принятая как наследство от тех еще отщепенцев церковного сословия, копавших под собственное гнездо, почитай, аж с середины XIX века, хорошего века, доброго! Его беспокоило и раздражало, что великая тяжба сословия материократов и сословия духократов, казалось, уже закончившаяся полным торжеством первых, вдруг опять начала вспыхивать то там, то тут. Многие приваловские коллеги уже баловались церковщиной и вносили в уже вроде бы навечно сформированный рынок неприятный привкус хаоса, запутывания отношений между продавцами и покупателями. Появилась новая лазейка из покупателя стать продавцом. Идеальный порядок монополистической структуры не то чтобы разрушался, но явно перестал быть идеальным. И что было хуже всего, некоторые вполне респектабельные продавцы старого товара поддались панике, сбились с толку и начали приторговывать новым товаром. Пахло реконструкцией. Слабо, но пахло. Конкурентов надо было давить. Привалов нутром чуял, что опасность может возрасти.

О, он не боялся, что попы возьмут реванш. Поздно спохватились, бродяги. Но Привалов очень правильно боялся, что поповские интриги могут испортить некоторый очень неплохой товар. Так уже было совсем недавно. Вытащили из сундука одного поэта-космиста, пятьдесят лет о нем не было ни слуху, ни духу. Огромные архивы. На одной только подготовке переизданий можно было лет двадцать урожай собирать. Но в ряды бригады затесался невесть как один слишком уж шустрый оригинал. Пустил по рукам мистический трактат и даже ухитрился тиснуть в толстый журнал биографическую статью, после которой было бы очень затруднительно изображать покойного гения в качестве стихийного материократа. Ну и чем все дело кончилось? Заморозили все производство! Могли заморозить и Свистунова. Вот чего боялся Привалов.

Привалов не любил реформаторов. Они были гады. Сами товар испортят, а потом к диссидентам перебегут. Привалов никуда не хотел перебегать. Не то чтобы ему нравилось очень в красной профессуре. Никаких сантиментов. Господь с вами, ребята. И не то чтобы ему страх как не нравилось среди диссидентов. Никаких предрассудков, товарищи, тоже. В общем, ему было все равно. Главное, думал он, быть при капитале. И еще контролировать рынок. Если попы развратят рынок, к примеру, со Свистуновым, то Привалов может разделить судьбу какого-нибудь там Кочетова. Публика окатит его презрением. Привалов даже передернулся весь от этой мысли. Он этого не хотел. Время от времени мысль о такой перспективе уже приходила ему в голову. Наплевать, уговаривал он себя, пусть думают, что хотят, ну что мне аутсайдеры. Но он чувствовал, что неискренен сам с собой; Как он ни уверял себя, что деньги и служебное положение важнее, он все же чувствовал, что нев одних деньгах счастье. Если хорошо вдуматься, то и деньги-то нужны надо только для того, чтобы покупать на них кое-что более существенное, а именно любовь. Без любви Привалов жизни себе не представлял. Он относился очень неодобрительно к западнической формуле «товар — деньги — товар». Он считал более правильной формулу «деньги — любовь — деньги» или же «любовь — деньги — любовь». В этом смысле он, пожалуй, был поближе к славянофилам.

Так что если Свистунова объявят попом и публика поверит, надо будет решать, подаваться ли вслед за своим товаром или начать войну с узурпаторами. Перспектива не радовала. Мало того, что появился новый архив, а стало быть, и новый потенциальный хозяин. Это было еще пол: беды. Рыбак рыбака видит издалека, можно бы и договориться. В конце концов, Свистунов — глыба, он вынесет и двоих и троих хозяев. Но новый архив дурно попахивал. А это уже дело нешуточное. В борьбу могли вмешаться гаишники, а эти ребята не будут разбираться, кто белый и кто красный, а могут подрубить сам товар. У них своя игра, своя выгода, свое отношение к любви и к капиталу.

Похоронный фестиваль шел своим чередом, и, наконец, пришло время везти гроб на кладбище. Стали рассаживаться по машинам. Привалов слишком увлекся наблюдением, примечая, кто с кем садится, и вдруг обнаружил, что сам-то остался без места. Он ткнулся к одной, к другой машине, но везде ему говорили «занято», и Привалов уже начал опасаться, не пришлось бы ему бежать за кортежем вприпрыжку. Как вдруг рядом с ним зафырчало, сбоку открылась дверца, из нее выкинулась чья-то рука и буквально втянула Привалова в автомобиль.

Привалов оглядел сидевших в салоне. Один из них был Копытман. Двух других Привалов не знал.

Знакомьтесь, сказал Копытман, за рулем мой сын. Через полтора месяца он уезжает в Израиль. А рядом с вами большой друг покойной, известный артист театра и кино. Он покупает у моего сына машину. А может, вы хотите купить? Может, больше дадите? Шучу.

Все засмеялись. Один Привалов не засмеялся. Он думал о поповских интригах. Беспутин основательно обеспокоил его.

Ехали молча. Перед самым кладбищем Копытман сказал, что скоро и его повезут туда же вперед ногами. Все поняли, что и это шутка, и засмеялись, включая Привалова. Настроение у всех было мрачное, хотя и неизвестно с чего.

Выйдя из машины, они смешались с толпой и потеряли друг друга. Впереди себя Привалов заметил Беспутина и попридержался, чтобы не поровняться с ним. Разговаривать с Беспутиным было бесполезно, да и опасно. Разговор мог перейти в колкости и даже в перебранку. Привалов хотел этого избежать по тактическим соображениям. Да и стыдно как-то браниться на чужих похоронах с незнакомым, считай, человеком.

Но тут Привалов заметил, что Беспутин держит под ручку молодую девушку, тянется снизу вверх к ее ушку и что-то там такое нашептывает. Аспид, подумал Привалов, магнетизер, аспид. И тут Привалова как ударило: да ведь это же не кто иная, как Юлия, с кем разговаривает сибирский ишак. Беспутин явно обхаживал Юлию.

Привалов прибавил шагу, твердо намереваясь встрять в этот разговор. Но не дойдя двух шагов до забавной пары, задумался и решил все же подождать. Познакомлюсь я с ней так и так, подумал он, и лучше в отсутствие этого типа. Успеется.

Могила была уже готова. Выволокли гроб и водрузили с краю могилы. Прозвучала одна речь, затем другая и началось подхождение к родственникам. Родственники стояли рядышком сбоку от могилки и жали всем по очереди руки, с некоторыми целовались, с некоторыми подолгу. Между тем стали опускать гроб, замелькали лопаты, посыпалась земля, сперва с деревянным стуком, потом мягче и мягче, и новенький холмик, вырастая на глазах, поднялся на месте черной и неуютной ямы.

Привалов сосредоточился на родственниках. Кувалдин жал всем руки мужественно и кратко. Глаза его были прикрыты и опущены. Кочергина одной рукой