Заклятие предков - Александр Прозоров

— Вот, значит, каков ты, Первый бог? — поднял глаза к суровому лику Кроноса ведун. — Основатель рода человеческого, тайное знание русских волхвов и черных магов, предок великого Сварога. Сколько же тебе лет? Действительно ли ты создал первых из людей и небожителей, великанов и богов? Или же тебя придумали северные отшельники специально для тех, кто не желает поклоняться русскому Сварогу и считать его создателем мира?

Середин вытянул вперед левую руку, поднеся крест почти к самой скульптуре. Ничего… Никакой реакции — словно перед ведуном лежал обычный замшелый лесной камень.

— Трудно, наверное, быть богом, которому никто не молится уже больше тысячи лет? — покачал головой Олег, опуская руку. — Остались ли у тебя силы, Первый из богов? Может, ты уже спишь вековым сном, и нет сил, которые способны достучаться до твоего могущества? А? Молчишь…

Ведун огляделся. В душу его закралось сомнение, что обряд посвящения столь далекому и, возможно, уже мертвому богу даст какой-то толк, но отступать было уже поздно. Да и некуда…

— Думать о свете. Стремиться к свету. Не знать ничего, кроме света.

Середин закатал край одной из шкур, опустился на колени так, чтобы получившийся валик попал под подъем ступней, свесил голову и закрыл глаза.

Свет!

Высшим пилотажем среди учеников старика считалось просто избавиться от мыслей, оставив голову пустой, как кошелек алкоголика, — и пару раз Олегу это удавалось. Однако самый простой путь — это сосредоточиться на том, о чем думать можно, и не допускать никаких отклонений.

Он попытался представить, как над головой разливается ослепительный океан, резко контрастирующий с чернотой под ногами. И как его тело медленно взмывает в текущее с небес сияние. Олег старался как можно четче увидеть все переливы этого света, окунуться в его тепло, дать ласковым лучам растечься по плечам, рукам, спине. Думать о свете, только о нем — и тогда всем прочим мыслям не останется места в сознании.

Спасибо Ворону — он научил своих учеников не идти на поводу у разума, а командовать им.

«У колдуна не может быть иных мыслей, кроме тех, которые он сам желает иметь, — наставлял старик. — Если, привораживая к сестре юношу, начинаешь думать о болотной лягушке — мальчишка влюбится именно в нее, а не в вашу сестру. Если, заговаривая клинок, вы станете мечтать о бутылке пива — клинок разлетится, как стекло, при первом же ударе. Все знают историю о рыжей обезьяне. Так вот, мальчики: маг отличается от простого человека именно тем, что, если ему сказали не думать о рыжей обезьяне — он не станет о ней думать!»

Там, у Ворона, такое мастерство называлось «дисциплиной мысли». И те, кому не удавалось в ней преуспеть, постепенно откалывались от школы, утверждая, что любое колдовство — это полная и беспросветная чушь.

Помнится, когда первый раз Ворон поставил перед ним колпачок от шариковой ручки и попросил думать и говорить только о нем, Середина хватило всего на четыре минуты — и это считалось хорошим результатом. Через месяц — на десять минут. Через год — на полчаса…

Олег резко оборвал воспоминание, поняв, что мысли едва не вырвались из-под контроля, чуть не ушли в сторону. Свет! Только свет! Сейчас его не интересует ничего, кроме сияющего света.

Внезапно совсем рядом гулко ударил барабан. Потом еще, еще, еще. Кто-то отбивал удары в ритме сердца — самом близком для тела — и пытался увести внимание на себя. Бум-бум-бум… По векам прокатились алые отблески пламени, заскрипели по снегу шаги. Появился еще один ритм, более редкий — барабанщик словно подслушал частоту дыхания Олега и принял на себя этот темп. Стуки давили на уши, ловили вдохи и выдохи — и ведун ничего не мог противопоставить этому ритму, поскольку борьба — это тоже уход из ничего, это тоже посторонние мысли, идеи, находки. А Олег сейчас купался в ослепительном океане и не собирался его покидать.

Свет, ничего кроме света…

Тело словно онемело — волей-неволей пульс приспособился к диктуемым извне ударам, дыхание тоже зажило своей жизнью. И когда рядом зазвучали однотонные мужские и женские голоса, ведун даже не дрогнул — ведь это ничуть его не касалось. Все это происходило вокруг тела, а сам он пребывал вдали.

Свет… Есть только свет, ослепительный теплый свет…

Над самой макушкой стукнул бубен, стал перемещаться вокруг, с глубоким придыханием какой-то мужчина заговорил речитативом на незнакомом языке. И почти сразу запястье кольнуло жаром, потом еще и еще. Середин быстрым движением отпустил края тряпицы, свернул ее с запястья вместе с крестом и подсунул под шкуру у ступней — при этом не посвятив действию ни единого краешка своего сознания. Теперь хотя бы крест не станет отвлекать от обряда. Хотя — какой обряд?

Ритмичные звуки доносились со всех сторон, кружились вокруг, мужские и женские голоса говорили, пели, просили — но ничто не могло пробиться сквозь скорлупу тела к спокойной душе ведуна.

По плечам, по спине пробежал холодок, словно кто-то пролил струйки родниковой воды — у Олега дрогнули плечи, но он все равно не дал выдернуть себя из света в земной мир. Кто-то толкнул его в плечо — ведун мягко свалился. Сопротивление — это лишние мысли и желания, а их быть не должно. Его толкнули снова — Середин так же мягко перекатился на шкурах с боку на бок. Так было даже лучше — чем расслабленнее тело, тем меньше оно отвлекает.

Маслянистый холод пролился на живот, на грудь, на ноги. Потом на них опустилась мягкая ворсистая ткань, начала растирать тело, наполняя его теплом, — но Олег не поддался и на это. И тут его ушей коснулось горячее прерывистое дыхание, на лицо упали мягкие локоны, он ощутил запах — запах женщины… и тело взбунтовалось! Оно не желало покоя! После стольких недель воздержания, после долгих тяжелых дней оно жаждало награды! Тем более, что эта награда находилась уже здесь, совсем рядом. Олег немалым усилием воли удержался в потоках света — по груди его пробежали кончики волос, горячие губы притронулись к соску, к другому, нежная рука скользнула по ноге снизу вверх, остановившись внизу живота. Тело выгнулось дугой, устремляясь навстречу ласкам, но, как ни пыталась молодая плоть подмять под себя сознание — ведун упрямо не пропускал в свою душу ничего постороннего. Ничего!

Тело металось, издавая стоны, оно отвечало на прикосновения, оно стремилось навстречу любви — но душа продолжала удерживаться в покойных лучах света, мягкая и невозмутимая. И с каждой минутой разрыв между земной сущностью и душой становился все сильнее, словно между двумя спутанными тонкой нитью лодками в бурном море. Олег почти не ощутил, как его плоть слилась в единое целое с чьей-то чужой плотью, не осознал того, что творилось в ином пространстве — лишь легкие горячие волны, накатывающие откуда-то снизу. Волны красные, бордовые, алые — пока вдруг все его существо не потряс взрыв невероятной силы, и он действительно воспарил!

Ведун больше не контролировал свою волю, не следил за мыслями, не знал и не желал знать ничего — он просто растекался в ослепительном, полном жизни и энергии свете, он пропитывался этой энергией, насыщался ею, как пересохшее поле упивается теплым летним дождем, как прогреваются травы первым весенним солнцем, как вливающийся в море ручей внезапно ощущает себя бесконечностью…