Любвеобильный джек-пот - Галина Владимировна Романова

Потом с его великолепных губ еще несколько раз срывалось его осторожное «ма».

И вот как-то однажды, муторным осенним утром, занавесившимся от всего мира плотной сеткой холодного дождя, Лия поняла, что хочет, чтобы этот мальчишка жил с ней рядом. Чтобы, просыпаясь воскресным утром, осторожно скребся в дверь ее спальни и громким шепотом просил горячих блинчиков. Чтобы приносил двойки и прятал от нее дневник, привирая, что сдал его на проверку. Чтобы гонял в футбол на соседнем стадионе и приходил потом домой с разбитыми коленками и вспотевшим чубом. И рассказывал бы ей о том, как Серега сбил его у самых ворот. Ну и пускай, ему же совсем, совсем не больно. И морщится он совсем не от йода, а оттого, что в глаз ему пыль попала, когда...

Ничего этого не случилось в ее жизни. Ни в ее, ни в Санькиной.

Она попросту опоздала.

Хотела, что называется, как лучше, а получилось как всегда.

Хотела сделать ему сюрприз, постепенно собирая документы на усыновление, а он в это время обдумывал план очередного своего побега. И ведь убежал! Да так далеко, что она его еле нашла. А когда нашла, оказалось, что снова опоздала.

Санька влип в чудовищную историю с грабежами торговых палаток, с избиением сторожей, со сбытом краденого. Ужас просто какой-то! Нет, сначала он связался с ребятами, много старше его по возрасту, и скитался с ними по стране, а потом уже влип в эту историю.

Лия билась, словно рыба о толщу льда, пытаясь ему помочь. И даже всерьез подумывала о том, чтобы нанять мальчишке хорошего адвоката, надо было уберечь его от колонии, так как до тюрьмы он еще не дорос. Носилась с ним, как с собственным ребенком. Обнимала, кормила, обновляла гардероб, так как он почти все успел износить либо продать. Целовала в чумазые щеки и тешилась его заверениями о том, что он совсем, совсем ни при чем.

Она поверила Саньке Сушкову, как никогда и никому не верила в жизни.

И тут является Тишаков с его правдой и раскрывает ей глаза. И советует проявить твердость и профессионализм в общении с подследственным и цитирует этого самого подследственного.

Это ее добило. Не то что Санька врал ей безбожно, бубня признания в ее подол. А то, что хвастался своим дружкам, как он ловко обвел ментовскую суку вокруг пальца, и теперь она вытащит его со скамейки (так они именовали скамью подсудимых).

Кому захочется после всего этого жить?! Ей тоже не хотелось. Но жить она все же осталась. Правда, работать там больше не смогла. Ушла, поклявшись самой себе, что никогда туда уже больше не вернется. И еще поклялась в том, что никогда больше и ни за что не подпустит к себе близко этого маленького голубоглазого подлеца.

Кто же знал тогда, что он сам сократит разделившее их расстояние?! Да еще так...

– Как это было? – вымолвила она спустя полчаса после того, как Тишаков назвал ей имя Саньки. – Как его взяли? Что он говорит?..

О последнем можно было и не спрашивать. Сушков был мастером разговорного жанра. Мог убедить кого угодно, в чем угодно, и не моргнуть при этом, и не отвести глаз, не покраснеть и не потемнеть ликом. Таким вот он был: малолетний созревший мерзавец.

– Он... – Тишаков замешкался с ответом.

Эта Лия Андреевна его просто сбивала с толку. Сначала у нее случилась истерика. Бесконечная по продолжительности, некрасивая, с чисто бабьим причитанием и воем. С покрасневшими от слез глазами и мокрым носовым платком. С запахом лекарств по всей квартире и клацаньем зубов о край стакана. А потом вдруг этот ступор. Сидит, смотрит в одну точку и молчит. Попытался было уйти. Попрощался уже и к двери двинулся. Коротко глянула и приказала бесцветно, но твердо: сядь. Подчинился. А что делать?! Теперь вот вопросы решила задавать, будто он на допросе. И зачем только позвонил ей, идиот!..

– Что он говорит, Сергей Иванович?! – вернула себе Лия способность общения с ним на прежнем уровне. – Почему из вас приходится вытягивать по слову? Что говорит Сушков?

– Да ничего он не говорит! – взорвался вдруг Тишаков.

Правильнее – не вдруг и не сразу. Он устал и от прошлой ночи без начала и без конца, с запахом смерти и снующим повсюду экспертом с фотоаппаратом и щеточкой для снятия отпечатков. С толпой односельчан, угрюмо замерших в отдалении. С задернутыми лицами трупов. Он устал, вымотался, хочет поесть, помыться и уснуть, обняв подушку, обнимать-то больше некого. И показания ей давать он уж точно не обязан.

– Ничего он не говорит. Плачет и молчит.

Плачет? Лия подняла на Тишакова удивленный взгляд. Сушков плачет? Хотя, почему нет?! Это могла быть новая его черта, приобретенная. Если цветистое слово смочить слезой, будет выглядеть более убедительно. Почему нет...

– Что вы имели в виду, говоря о том, что взяли его буквально с поличным? – Лия подтянула на плечи халат и спрятала в его воротник лицо по самые глаза. На Тишакова она старалась больше не смотреть. – Он, что же, держал в руках нож, которым... Которым убивал Филиппа Ивановича? Хотя, согласитесь, для своего возраста прослыть таким профессионалом в деле владения ножом...

– Прекратите немедленно! – голос Тишакова зазвенел от обиды.

Что она себе позволяет, интересно?! За кого его держит?! За идиота?! За новичка, дилетанта, лоха распоследнего?! Он что, не понимает, что Сушков нанести такие характерные удары ножом не мог. И даже не потому, что в руках у того на момент задержания не было никакого ножа. А потому, что Сушков не обладал такой физической силой. Угол, под которым был нанесен смертельный для старика удар, вполне подходил ему по росту, что и неудивительно, показания всех свидетелей говорят о том, что банда эта состоит сплошь из подростков. А вот сила... Нет, не мог Сушков обладать такой силой. Тут возражать глупо, хотя и защищать этого малолетнего мерзавца он не рвется. А вот Лия Андреевна, кажется, наоборот, рвется в защиту.

Кого?! Кого защищать-то?! Хотелось крикнуть Тишакову. Этого гада?! Преступника малолетнего? Он один раз ушел от наказания в силу своего возраста и изворотливости. Так снова попался. А она принялась тут его, Тишакова, профессиональную пригодность брать под сомнение, вопросы всякие задает. Умничает, одним словом...

– Знаете, Лия Андреевна, я, пожалуй, пойду, – проговорил Тишаков куда-то в сторону и снова приподнялся со стула. – Не получится у нас с вами разговора на эту тему.

– Сейчас уйдете. Так что там с поличным? Что за факты, свидетельствующие против Сушкова? Я хочу знать, – на одном дыхании выпалила она, тут же осеклась и вдруг снова жалобно как попросит, – пожалуйста, Сережа, для меня это очень важно.

– У него был телефон погибшего Сыготина Филиппа Ивановича. Телефон опознали две женщины, живущие через дом. Сыготин при жизни хвастался им, показывал не раз. Хотя, говорят, и редко им пользовался...

– Никогда!

– Что?

– Никогда не пользовался. Могу поклясться, что вам он позвонил с него впервые.