Любвеобильный джек-пот - Галина Владимировна Романова

Лия крепко зажмурила глаза, чтобы не видеть долговязой фигуры Тишакова.

И почему этот парень всегда приносит ей недобрые вести? Что ему с того? Радость, что ли, тайную испытывает, делая ей больно? Или, наоборот, пытается творить добро таким вот неуклюжим способом? А, да и ладно. Не до него теперь. Не до него. У нее теперь беда случилась. И не одна, а целых две. И одному богу известно, которая из них для нее страшнее.

– Неужели, так ни слова и не сказал с момента задержания? Ни вздоха, ни слова, ни писка? – снова прицепилась она к Тишакову. – Это вообще-то не в его характере. Он же очень словоохотлив. И особенно в моменты сильного душевного волнения.

– Значит, такого не было. Я о волнении. – Ее гость вдруг подергал левой рукой, сгоняя браслет с часами к запястью, глянул на них, ужаснулся непритворно и засобирался. – Пойду я, Лия Андреевна. Поздно уже. Устал я. А вы... Вы простите меня, бога ради. Так получается, что я... самый первый гад на свете для вас. Не имел целью, поверьте. И если, что... Просите меня о помощи.

– А ведь и попрошу! – вдруг вскинулась она, впервые ожив после сообщенной ей страшной новости о Сушкове. – И попрошу, и попробуйте мне отказать, раз уж пообещали.

Он уже почти знал, о чем она его попросит. И внутренне был готов к тому, что постарается хотя бы как-то поспособствовать. Но он ошибся и просто помертвел, когда она срывающимся на сип голосом произнесла:

– Помогите мне доказать всем, что он не виновен, Сережа! Умоляю вас, помогите!..

Утро заглянуло в отпотевшее окно хмурым небом. Порывы сильного ветра громыхали оцинковкой подоконника, размазывая по стеклу мелкий противный дождь.

Элитный дом, называется, а подоконник гремит, как в хорошей хрущевке. Что-то будет зимой с отоплением, интересно? Сейчас пока тепло в квартире, а что начнется с холодами? Спросить не у кого, вот жизнь, а! Не к Кариковым же идти за справочной информацией.

Раньше можно было хотя бы у Лии поинтересоваться, теперь не спросишь. Она теперь наверняка от него шарахаться будет. Неспроста же выла вчера вечером, будто волчица на луну.

Надо же, как ее разобрало! И с чего, спрашивается? С того, что этот идиот Игося посмел рот открыть! Фу, пустяк какой. Ну, поболтал пять минут, теперь-то он этого не сделает. Теперь молчать станет.

Он лично об этом позаботился минувшей ночью. Но, видимо, уже поздно. Лия теперь в его сторону и не взглянет. Мало было его прошлого с нехорошим душком, так оно теперь еще и подробностями принялось обрастать.

Что же все-таки успел ей сказать этот толстый мокрогубый боров? Что такого она услышала, что расстроилась до такой степени, до такого вот истеричного плача?

Гольцов выпростал из-под одеяла крепкие руки и потянулся с хрустом и удовольствием. Потом откинул одеяло, натянул спортивные штаны и майку, и через минуту, чеканя босыми пятками паркет, неторопливо двинулся на кухню.

Кофе хотелось смертельно. Кофе и еще хороший толстый бутерброд с колбасой. Вчера вечером он почти ничего не ел, так сильно нервничал. Ночью тоже было не до еды, слишком много дел навалилось из-за того, что кто-то не умеет держать язык за зубами.

Теперь...

Теперь он может себе позволить расслабиться и сытно позавтракать. А потом видно будет, идти на контакт с соседкой или нет.

На кухне приятно пахло ванильным печеньем и корицей. Он специально рассыпал на днях пакетик корицы в шкафу – высмотрел в какой-то смешной передаче для женщин, что так надо для приятного запаха. Попробовал, получилось.

Дима подошел к окну и раздвинул в стороны легкие модные шторы.

Все одно и то же – промозглость, холодная изморось лепит в стекло, ветер треплет ветки деревьев и головки георгинов на клумбе во дворе. Охранник на улицу носа не кажет, сидит в своей будке и попыхивает сигареткой в форточку. Во дворе ни души. Оно и понятно, при такой-то погоде. Хотя и в самые хорошие погожие дни в этом дворе мало кого можно встретить. Собачники уходили подальше от их вылизанного метлами асфальта в парк, что в паре кварталов отсюда. Детям тоже здесь не нашлось места. Ни площадок спортивных, ни баскетбольных колец. Старушек и тех не было. А он с раннего детства так привык к их вечному сидению на подъездных скамейках, что первое время без конца озирался, разыскивая их. Не было! Даже несчастная супруга Карикова и та не сидела никогда на скамейках. Хотя той, понятно, некогда было. Остальные-то где?! Так и хотелось раскрыть форточку и заорать во все горло: «Эй, бабульки, где вы? Где ваш привычный глазу колоритный антураж? Куда подевалось ваше вездесущее любопытство?» Не было.

Странным был этот двор. И жильцы в доме были странными. Одна Надин радовала, но и та дежурила не всегда. С виду грубая, вульгарная и мало что об этикете слышала, но в душе вполне приличная тетка и надежная к тому же. Пару раз ненавязчиво так помогла ему, и даже взамен ничего не попросила. Интересно, видела она, как он сегодня ночью выходил на улицу со своей тяжелой ношей? Если видела, то могут возникнуть проблемы. А если нет, то тогда хорошо. Тогда все прошло, как надо. Так, как он задумал.

Дима открыл холодильник, достал оттуда полбатона докторской колбасы, отрезал кусок толщиной в палец и откусил от него с удовольствием, забыв совсем про хлеб.

Все он сделал минувшей ночью как надо, или что-то упустил? Нет, кажется, все правильно. Все нормально. Большего он себе пока позволить не может. Пока... А потом посмотрит, что и как делать.

Нет, все-таки он не ошибся, поставив на свою соседку. Чему-то она все-таки поспособствовала, что-то пробудила в нем. Да и страх заметно притупился, уступив место забытому здравому смыслу. И даже рубашка к спине не липнет, когда он так, как вчера: лицом к лицу, глаза в глаза. Хорошо! Хорошо, что он осмелился. Нет, неправильно. Хорошо, что он осмелел, а ведь почти забылось.

Пора! Пора настала. Хватит себя уже жалеть в тиши кабинета у моргающего заставками глаза монитора. Он сильный! Он сможет! Только бы хватило его на все, что он задумал. Только бы не иссякла решимость, которой так неожиданно наполнилась его душа в тот момент, когда он тискал за лацканы пиджака эту мразь – Игосю.

Кофеварка зашипела, и из краника в чашку тонкой ароматной струйкой потек черный кофе. Дима всыпал ложку сахара, легонько поболтал, боясь вытолкать из кружки стойкий кофейный дух, и тут же поднес к губам. Он любил именно такой, с огня, крепкий. Выпил чашку, съел пару бутербродов. Вымыл посуду, убрал в шкаф и собрался в ванную бриться, умываться. Не идти же к соседке со щетиной. Зайти он все же засобирался, хотя первоначально и не знал, как поступить. Поначалу не хотел, а теперь решил – сходит. А там будь что будет. Пускай сама решает: достоин он ее или нет.

Гольцов только успел взяться за ручку двери в ванную, как зазвонил телефон.

Он вздрогнул, и моментально спина его покрылась привычным ледяным потом.

Кто это мог быть?! Ему никто уже не звонил почти год! Кто тогда о нем вспомнил? Брать или не брать трубку?