Дело пропавшей балерины - Александр Красовицкий

— И сделать ведущей мужскую партию? — почти со страхом переспросил Щербак.

— Как знать, — улыбнулся Корчинский, — это извечные поиски.

Хищная птица-балерина, расписанная Корчинским, поблагодарила художника и упорхнула на сцену. Они остались в гримерной втроем. Тарас Адамович достал записную книжку.

Корчинский вопросительно посмотрел на него:

— А вы, господин…

— Тарас Адамович Галушко, бывший следователь сыскной части городской полиции. Занимаюсь делом Веры Томашевич. У меня к вам есть несколько вопросов, господин Корчинский. Вы не против на них ответить?

— Попробую, господин бывший следователь, — улыбнулся блондин.

— Говорят, балерине Вере Томашевич пророчили партию Одетты-Одиллии? — начал Тарас Адамович допрос свидетеля.

— Только когда вся труппа будет готова к этому балету. Он непростой, Бронислава это осознает.

— Бронислава Нижинская, жена балетмейстера?

Корчинский сел на стул, вытирая руки салфетками.

— Зачем спрашивать, если вы и так знаете?

— Уточняю. Кстати, почему жена балетмейстера занимается постановками целых спектаклей?

— Потому что это Нижинская. Насколько вы далеки от балета?

Тарас Адамович спокойно ответил:

— Насколько это вообще возможно.

Корчинский оценил иронию.

— Тогда понятно. Бронислава Нижинская — балерина, она вместе с братом была звездой «Русских сезонов» в Париже. Хотя все, конечно, больше говорили о ее брате — Вацлаве Нижинском. Говорят, его прыжки бросают вызов земному тяготению. Вдвоем они бросали вызов традиционному балету, который так смущает нашего с вами общего знакомого, — он красноречиво посмотрел в угол, где словно спрятался в кресле Щербак.

— Вы знаете Веру Томашевич? — озвучил традиционный вопрос Тарас Адамович.

— Конечно.

— Когда вы видели ее в последний раз?

— А с ней… что-то случилось?

— Это вы мне расскажите. Кажется, Интимный театр вынужден был изменить афиши…

Корчинский отложил салфетки.

— Если честно, все подумали, что Вера просто взяла перерыв. Решила отдохнуть. Она танцевала чуть ли не круглосуточно, это выматывает.

Тарас Адамович посмотрел в глаза собеседнику:

— Часто ли балерины берут перерыв без предупреждения?

— Не могу сказать, — улыбнулся тот. — Я же не балерун. Но я видел, как они работают, вряд ли я выдержал бы.

— Так когда вы видели Веру Томашевич в последний раз?

— Недели полторы — две назад. Она танцевала здесь, в Интимном, я делал грим и костюм. После выступления она поблагодарила меня, сказала, что все было превосходно.

Тарас Адамович взглянул на Щербака, но тот хранил молчание.

— Вы проводили ее до гримерной?

— Да. Мы вместе шли, разговаривали. Потом она попрощалась и закрыла дверь.

— И больше вы ее не видели?

— Нет.

— Она не говорила о планах куда-либо пойти после выступления?

Корчинский пожал плечами.

— Кто его знает. Мы не настолько близкие друзья, общаемся только по делу.

— Я могу вас попросить о небольшой экскурсии для нас? Чтобы вы проводили нас от сцены до той гримерной, где переодевалась Вера?

— Выходит, вы думаете, что с ней все-таки что-то случилось?

— Я работаю над этим, пока у меня нет окончательного ответа на ваш вопрос — сказал Тарас Адамович.

Ярослав Корчинский повел их к сцене. На сцене порхала девушка-птица. Втроем они спустились вниз, в тот самый извилистый коридор, где полчаса тому назад видели девушку с папироской. Теперь за столиком никого не было. Прошли две двери и остановились у третьей. Корчинский постучал в гримерную.

В этот раз они побеспокоили певицу. Исполнительница романсов в длинном темном платье любезно позволила осмотреть помещение. Тарас Адамович обошел комнату по периметру, осмотрел стены и туалетные столики, удостоверившись, что из гримерной нет другого выхода.

Когда они вышли в коридор, следователь спросил высокого художника-блондина:

— В тот вечер вы разговаривали с сестрой Веры, Мирославой Томашевич. Сколько прошло времени от момента, когда вы попрощались с Верой, и до того, как к вам подошла Мирослава?

— Не скажу точно. Я, кажется, тогда пил кофе внизу, когда ко мне подошла Мирослава и сказала, что не может найти Веру, она спросила, не спускалась ли ее сестра.

— Что вы ей ответили?

— Что не спускалась. По крайней мере, я не видел.

— Из гримерной вы сразу пошли в буфет?

— Да, мне захотелось кофе, не мог думать ни о чем другом. Я заядлый кофеман, — улыбнулся Корчинский.

— Можно ли выйти из театра мимо буфета через второй этаж? Могла ли Вера пройти незамеченной?

— Да, только в том случае, если я стоял спиной к лестнице, и она не окликнула меня, чтобы попрощаться. Тогда я мог и не знать, что она уже ушла.

Тарас Адамович кивнул и задумался. Потом спросил снова:

— Как долго Вера могла смывать грим? Насколько он был сложным?

Художник потер затылок.

— Попытаюсь вспомнить… Темная полумаска на лице, белые полоски. Но грим смывается несложно, если она спешила, могла бы управиться минут за пять.

— И переодеться?

— Просто снять трико? Меньше минуты. Но сколько времени понадобиться, чтобы надеть платье, — не скажу.

С художником Корчинским попрощались наскоро. Он заверил следователя, что охотно ответит на все дополнительные вопросы, если таковые появятся в ходе расследования.

Темный, сырой вечер окутал город, и Тарас Адамович только теперь понял, что не заметил, как пролетело время. Извозчиков у театра хватало. Олег Щербак сказал, что поедет домой на трамвае, так как не собирается поощрять экипажных вымогателей. Тарас Адамович спросил с улыбкой:

— Не любите извозчиков?

— Не очень.

— Киев обязан им своими фонтанами. По крайней мере, Золотоворотский и еще несколько построены именно для того, чтобы они могли поить коней.

Щербак хмыкнул, однако вряд ли изменил свое мнение. Вслух художник произнес:

— Были времена, когда экипажи считались проявлением разнеженности. Даже женщины и священники ездили на ослах.

— Времена меняются, — сказал Тарас Адамович.

Художник снял свои маскировочные очки, затем почти грустно спросил следователя:

— Вас что-либо заинтересовало из услышанного в театре?