Канун - Михаил Зуев

Одна из величайших иллюзий человеческой жизни заключается в том, что многие говорят себе: у меня еще нет того, что я хочу, поэтому я сначала доберусь до своего желаемого, а потом… В итоге либо не добираются вовсе, либо то самое «потом» не настает никогда, а день ото дня тянется лишь неумолимое «здесь и сейчас». Внутри себя Док побаивался дня, когда придет утро и окажется: «потом» уже наступило. Встретить такой день нужно было в особой обстановке. Поэтому в жизни Дока и случился Брайтон. Это была единственная причина его отъезда. Честно говоря, горевать по утрате Вальки можно было и в московском офисе. А говоря еще честнее, горевать совсем не хотелось. Прожито, перегорело, ушло в прошлое.

Татьяна отпустила легко. На вежливое «может, поедем вместе?» у нее, конечно же, нашлось причин, почему «с удовольствием, но в этот раз нет». Нет так нет, зачем упрашивать взрослого состоявшегося человека и повторять дважды. Татьяна не была клушей. Напротив, она была женщиной умной. Иногда, чтобы крепче привязать к себе, нужно отпустить поводок. Вот и отпустила.

Ла-Манш холоден и непригоден для купания даже в июле. Стоял апрель, и Док понял, что море рядом – еще не гарантия пляжного отдыха. Однако воды хотелось, и он стал завсегдатаем маленького бассейна в центре имени Короля Альфреда в нескольких минутах ходьбы от дома. Там ему нравилось зависать в углу, неподвижно лежа на воде, и наблюдать за детишками, резвящимися в «лягушатнике» рядом. Жаль только, что вода была обыкновенной, пахнущей хлоркой, а не морской – но эту неприятность уж как-нибудь можно было пережить.

Время от времени Док уезжал на весь день в Лондон на прогулку. Чуждый всяческой роскоши, он оставлял без внимания «мишленовские» рестораны и модные бутики, отдавая предпочтение сетевым забегаловкам и окраинным торговым центрам. Полюбил кататься на речных трамвайчиках-катамаранах, сновавших по Темзе. Там можно было курить на корме, предварительно затарившись в баре кораблика джин-тоником – за два фунта, если из банки, и за пять, если из правильных раздельных ингредиентов.

В одну из таких прогулок он вышел на Канари Варф, пообедал в «Гочо» в пяти шагах от пристани, а полтора часа спустя без особых раздумий купил небольшой одноуровневый пентхаус на десятом этаже в доме по соседству со станцией доклендского легкого метро «Ист Индия». Квартира требовала не столько ремонта, сколько полной перепланировки и вряд ли могла быть готова раньше чем через полгода. Татьяна отнеслась к приобретению спокойно. Док, связав архитектора и дизайнера перепланировки с женой, просто-напросто забыл о лондонской квартире. Он чувствовал, что вряд ли будет там жить.

На самом деле Док ставил над собой эксперимент: пытался понять, когда же начнется «бешенство с жиру». Когда его сорвет с катушек и чувство собственной важности заставит его стать таким же, как и большинство нуворишей, – заносчивым, нетерпимым, хамоватым, сопровождаемым не отягощенной интеллектом дамой, завернутой в «звериный принт» и обвешенной побрякушками, словно новогодняя елка в Солсбери. Эксперимент завершился ничем. Проходили недели, а Док оставался прежним, таким, как и был всегда. Разве что ему стало скучно. Давно знакомая строчка из старой песни «Doctor, Doctor, what is wrong with me / This supermarket life is getting long»[28] обрела монументальный смысл.

Он вернулся в Москву. Старший сын заканчивал школу. Пора было подумать о продолжении образования. И теперь Доку стало понятно, кто же будет жить в лондонской квартире. У Татьяны была масса дел – в родительском комитете школы, в правлении поселка на Новой Риге, с постаревшими, но пока еще держащимися родителями, со старыми подругами, с новыми подругами по секции ушу, с преподавателем по фэншую. Список был длинным и вряд ли ограничивался лишь тем, что мог упомнить Док. Таня встретила мужа на пороге дома, поцеловала в щеку и умчалась вдаль.

Через две недели Док улетел на Кубу. Сняв яхту с командой, неспешно за двадцать дней он обошел вокруг острова. Он никогда не хотел стать моряком. Ему просто было интересно: а не захочется ли вдруг купить собственную яхту, как это делали многие люди «его круга»? Но нет, всегдашняя умеренность и тут сыграла с ним злую шутку – вместо того чтобы изображать из себя босса и плантатора, он с первого дня построил добрые отношения с работавшими на него моряками и стал членом команды, просто одним из них, на все время хождения под парусом. Он был очарован морем и скользящим по нему парусным судном. Он с удовольствием высаживался на берег и осматривал местные скудные достопримечательности. Он даже делал вид – чтобы не обидеть ребят, – как ему интересна рыбалка, что они время от времени устраивали для него. Но – он знал наперед: закончится плавание, останутся воспоминания, и не будет желания повторить. Да, конечно же, яхта ему не нужна.

А потом он поселился в Гаване – чтобы почувствовать под ногами твердую землю. И, конечно, чтобы быть, и не раз, в доме Хемингуэя. Ему так часто говорили, как они похожи, что захотелось понять: в чем сходство между ним и Хэмом? То было самое яркое впечатление за все путешествие, а если честно, может, и за всю предшествующую жизнь: читать «Старик и море», сидя на белом металлическом стульчике в саду «Финка Вихия», в двадцати метрах от окна кабинета, где повесть была написана. Казалось тогда: если не сводить взгляда с окна, если не отрываться ни на секунду, Хэм, живой, настоящий – встанет, подойдет к окну, помашет тебе рукой!

Док не мог избавиться от ощущения нереальности происходящего. Куба была похожа на киношную декорацию. Умом Док понимал, что здесь все по-настоящему, на самом деле существует, но ничего со своим ощущением поделать не мог.

В один из дней в баре на Малекон он познакомился с ней. Она просто сидела, куря «партагас» и потягивая глясе с давно растаявшим в нем мороженым. Терезе было около сорока. Она не скрывала возраста. Она не была красива. Она просто была настоящая. Док даже не понял, как они стали быть вместе – и сегодня, и завтра, и послезавтра. Тереза хорошо говорила по-английски и, как оказалось, знала десятка два русских фраз. Когда он впервые привел ее в свой номер «Хотель Насьональ де Куба», она поглядела на Дока и спокойно сказала:

– Здесь ужасно дорого. Хочешь, я помогу тебе найти другой, совсем не хуже, но дешевле?

Доку не был нужен другой номер. Но участие женщины, что он знал два часа, ее искреннее участие в его жизни, ее проявленная почти рефлекторно забота о нем – забота о Мужчине, поразили его. Поразили в самое сердце. Они не были влюблены, нет. Просто к нему сразу пришло ощущение, что он с этой женщиной вместе несколько десятков лет. Бесконечных и тягучих. Бесконечно прекрасных. Что он знает каждую ее морщинку, каждую клеточку ее тела. И не тело было главным в их связи – главными были они сами, они оба, их настроения, их эмоции, их опыт. Их души. По вечерам они садились в парке отеля, пили ром. Немного. Самую малость. Поднимались в номер. Она пела ему. Она кормила его саподиллой, слизывая сахарные капли с его губ и подбородка. Устав, они засыпали – обнявшись или в отдалении. Засыпали, словно утомившиеся за длинный-длинный день дети.